Волонтеры Челкеля
Шрифт:
…Арцеулов, укрытый теплым полушубком, заснул почти сразу, а Степа, запахнув шинель, закурил, поглядывая то на гаснущие угли, то на унылый вид, открывающийся из пещеры. Он не сказал всей правды. Сон он действительно забыл, зато слова, сказанные перед самым пробуждением запомнил хорошо, как и голос – сильный, хотя и негромкий:
– Ты хотел говорить со мной, Степан? Просыпайся и жди…
Конечно, во сне может привидеться всякое, но Косухин, несмотря на твердое убеждение в материальности мира, почему-то был уверен, что приснилось это неспроста. Впрочем,
На том он и успокоился. Впрочем, пока все было тихо, горы молчали, а ночной воздух, казалось, слегка звенел. Очаг погас, Степа подкинул несколько поленьев, хотя холода, несмотря на рыбий мех шинели, не чувствовал. Огонь разгорелся, и Косухину стало веселее. Он взглянул на укрывшегося тулупом с головой капитана, озабоченно подумав, что с беляком надо будет что-то делать. Прежде всего Ростислава следовало немедленно отправить в госпиталь, а затем ему, Степе, придется походить по коридорам ЦК, дабы выписать недорезанному белогвардейцу надежную справку об амнистии. После всего этого Арцеулова следовало устроить на работу, дабы гнилой интеллигент не умер с голоду или не направился с револьвером на большую дорогу. Дело предстояло хлопотное, да еще на фоне общих экономических трудностей и проблем Мировой Революции.
«А вдруг его опять воевать потянет?» – подумал было Степа, но тут же решил, что Арцеулов хоть и белый гад, но не дурак и не псих, а значит с него вполне должно хватить суровых уроков классовой борьбы. Защищать белое дело, да еще на третьем году Советской власти, по мнению Косухина, могли лишь люди полные придурки.
…Вдобавок еще и этот Шекар-Гомп, где прячут Наташу. Монастырь, конечно, охраняют. У ворот Степа представлял себе всенепременно пару пулеметов, а то и пушку. На большее фантазии не хватало, но и этого вполне достаточно против двух ножей.
Косухин в который раз подумал о том, как худо без оружия, как вдруг его словно что-то подтолкнуло. Он выглянул наружу и замер – огромный темный силуэт загородил проход, четко видимый на фоне белого снега. Снег же, как показалось Косухину, внезапно стал светиться, словно в ту страшную ночь, когда он замерзал у погасшего костра в междуречье Оки и Китоя. Рука скользнула по рукоятке бесполезного ножа, затем перед глазами вспыхнул невыносимо яркий свет, и Степа невольно зажмурился.
– Мир тебе, Степан…
Косухин открыл глаза и с огромным облегчением понял, что все, или почти все, ему почудилось. Снег был самым обычным, а перед входом стоял обыкновенный, среднего роста, человек в странном плаще и непокрытой головой.
– Фу ты! – вздохнул Степа. Ничего страшного не произошло. Вероятно, монах, который помог им у Челкеля, передал своим здешним знакомым, чтобы их с Арцеуловым встретили.
– Здравствуйте, – проговорил он, вставая. – Заходите! Мы тут дрова… ну, попалили в общем…
Человек кивнул, вошел в пещеру и присел у очага, протянув к огню ладони. Руки его были большие и, как отметил глазастый Степа, с крепкими рабочими мозолями. Длинные волосы падали на плечи.
– Я знал, что вы придете. Дров не жалейте, они – для вас. Ты хотел поговорить, Степан?
– Я?!
Человек отошел от огня, присев рядом с Косухиным. Неяркое пламя, наконец, позволило увидеть его лицо. Ничего особенно Степа не приметил – обычное лицо, не русское, но и не восточное. Незнакомец был немолод, хотя кожа оставалась чистой, без морщин. Глаза казались темными и очень большими.
– Ты хотел поговорить со старшим. Я слушаю тебя.
– Вот вы кто! – сообразил Косухин. – Как бы это… Прежде всего, значит, спасибо, что выручили…
– В этих местах есть пословица: сделай добро – и брось в пропасть… – усмехнулся поздний гость.
– А з-зачем?
– Это значит, что не стоит говорить об этом. Ты хотел узнать что вам предстоит?
Косухин кивнул.
– Что непонятно тебе, Степан? Что ты должен добраться до места, где держат в плену твоего друга и помочь ему? Это понятно? Что ты должен помогать в пути всем, кто в этом нуждается, даже рискуя жизнью, как рисковали, помогая тебе?
Спорить не приходилось.
– Что тебе надо не просто спасти Наталью Берг, но и узнать, кто они, несущие погибель и страх? Что происходит в их логове, в чем их сила?
– Это… конечно, – согласился Степа. – Само собой…
– Тогда тебе все понятно, Степан. Пойти, помочь – и узнать. А дальше – решай сам. Если увидишь, что беда невелика, то пусть все идет своим чередом. Если же нет – думай…
«А чего тут думать?» – хотел по привычке выпалить Косухин, но осекся.
– Важно, чтобы ты решил сам. И прежде всего – для тебя…
– Это для всего народа важно! – возразил Косухин, почувствовав в речи собеседника нотки интеллигентского индивидуализма.
– Отчего ты говоришь от имени народа? – поинтересовался незнакомец. – Разве ты один воюешь за него? Разве те, кто умер, не имели свой голос? Чем ты лучше их?
Сказано это было настолько веско, что Косухин сник.
– Истинно говорю: это важно для тебя самого.
Степу так и тянуло почесать затылок, что обычно сопутствовало размышлению, но он все же сдержался. И тут он сообразил, что незнакомец, чьи дрова они жгли и в чьем убежище отдыхали, вероятно голоден.
– Вы… того… – начал он. – Поужинаем…
– Ты поделился со мной огнем, – улыбнулся гость. – Иногда это важнее, чем преломить хлеб. Я не голоден, Степан…
Гость встал.
– Мы поговорили обо всем, кроме награды. Чего хочешь ты?
– Я? – поразился Косухин. Награды он был согласен получать лишь от имени трудового народа.
– За все положена награда, – твердо повторил незнакомец. – Все имеет свою цену.
– Это у вас имеет! – огрызнулся Степа, вспомнив уроки Закона Божьего в заводской школе. – Это у вас за чечевичную похлебку чего-то там отдают…