Волшебная гайка
Шрифт:
От злости и возмущения она топала ногой и чуть не ревела.
— Ой-ой, — обнял ее за плечи Олег Григорьевич. — Нервишки, председатель. А собираешься в педагогический.
Он повернулся к Тане Белкиной:
— Что, шеф-повар, кашу будем оплакивать или обедать? Горна я что-то, однако, не слышу.
Горнист кинулся к палатке за горном, и над лесом звонким эхом прокатился сигнал к обеду.
На вечернем «Огоньке» Римма Ясевич зачитала новый приказ. Сначала в нем шло про то, за что Женька наказывается. А когда Римма произнесла: «приговорить Евгения Струменского
Женька поднял брови и посмотрел на Олега Григорьевича. Но физик сам с интересом ждал, что будет в приказе дальше. Женька побледнел. Даже в красных отблесках пламени было видно, как у него отлила от лица краска.
— Встань, Струменский, — приказала Ясевич.
Он медленно поднялся и, разведя руки, пробормотал:
— Я ведь не нарочно, ребята…
— Приговорить Евгения Струменского, — сурово повторила Римма, — к высшей мере наказания: двум дням сидения на троне.
У костра зашумели. Женька сглотнул слюну и сунул руки к огню. Женька просто грелся. Женька улыбался. Он любил шутить сам и хорошо понимал шутки.
— С трона их величество, — читала Римма, — имеет право вставать только в случае крайней необходимости и после сигнала «отбой». Всем оказывать их величеству знаки королевского внимания и беспрекословно выполнять все их просьбы.
В приказе было и про Антошу с Рыбой. Они назначались к Струменскому вроде пажей на побегушках.
Трон для Женьки соорудили из толстых ольховых жердей. Мальчишки постарались на совесть. Трон вышел отличный. Высокая, метра в три, спинка, удобные подлокотники, две ступеньки под ноги. На сиденье кто-то из девчонок пожертвовал пуховую подушку. Девчонки же придумали и герб на спинку. На листе ватмана они вывели гуашью: «Его величество Канареечкин-Пташечкин». Надпись изгибалась дугой. В дуге чернела ворона с двумя головами. В лапах она держала большую деревянную ложку.
Женька восстал именно против герба.
— Про него в приказе не было, — буркнул он и на трон садиться отказался.
С гомоном и шутками его усадили силой.
— Ладно! — с хохотом завопил Женька, увидев, что ему все равно со всеми не справиться. — Царствую! Прочь от трона! Не то живо сошлю на каторгу брюкву полоть. Ну!
Его отпустили и стояли полукругом с застывшими улыбками. Боялись, что вскочит и удерет. И еще всех немного ошарашила первая тронная речь их величества.
Женька сам повел игру. Он это умел. Он поправил под собой подушку, закинул ногу за ногу и произнес:
— Нам жарко.
Девчонки, которые стояли поодаль, сдержанно фыркнули. Только одна Люся не фыркнула. Она посмотрела на Женьку большими холодными глазами, в которых мелькнуло что-то такое, отчего можно спокойно провалиться сквозь землю.
— Нам жарко, — как ни в чем не бывало повторил Женька.
Взоры всех обратились на Антошу с Рыбой. Им сунули в руки по лопуху и подтолкнули к трону.
От стыда Антоша сжался в комок и не сразу понял, что от него хотят. Он догадался об этом только тогда, когда увидел по другую сторону трона Рыбу,
— Лафа на престоле, — кривлялся Женька. — Чего бы нам еще захотеть? Хотим клубники с птичьим молоком. Со сгущенным. Вызвать к нам немедленно министра торговли и продовольствия.
Но тут Женька заметил нацеленный в него глаз киноаппарат «Кварц». Женька вырвал у Рыбы лопух и закрыл им лицо.
— Мы желаем спать, — сказал Женька. — Ша! Тихо! Он откинулся на спинку трона и замолк.
— Однако, — пробормотал Олег Григорьевич и опустил киноаппарат.
— Чего он еще? — закричали ребята. — Подумаешь! У Женьки отобрали лопух. Женька грозил немедленно всех казнить и сослать на каторгу. Он отвертывался и прятал лицо.
— Ладно, ребята, — сказал Олег Григорьевич. — Струменский человек скромный. Он не хочет увековечивать себя для потомства.
— Во! Точно, — подтвердил Женька. — А вы тут… У, подлизы несчастные.
Когда лагерь ушел в поле, Женька слез с трона и растянулся на траве.
Антоша с Рыбой молча сидели спиной друг к другу. Лошадь Манька, на которой ездили в сельмаг за продуктами, пощипывала на поляне траву. В небе пел жаворонок. А Антоше было так тошно, хоть беги и кидайся вниз головой в реку.
Закусив губу, Антоша искоса глянул в Женькину сторону.
Ни с того ни с сего Женька заорал:
— Ну, чего вылупился?! Чего? — и, вскочив, бросился на Антошу.
Антоша, кажется, даже обрадовался, что он на него бросился.
Они дрались молча и ожесточенно. Рыба еле разнял их.
— Перестаньте, да перестаньте же, — бормотал Рыба. — Вас ведь теперь обоих из лагеря выгонят.
У Женьки оказалась сильно содранной скула и под глазом расплывался синяк.
— Теперь конец, — вздыхал над Женькиным синяком Рыба. — Теперь сразу увидят, что вы дрались. А за драку — ясное дело. Об этом еще в городе предупреждали. Мигом домой.
Где-то внутри Антоша даже обрадовался, что наконец-то все кончилось. Только было противно, что погонят его из лагеря вместе с Женькой, который с первого дня только и дожидается этой счастливой минуты. Конечно, если у Женькиных родителей дача, то там, наверное, ему будет не хуже, чем в лагере.
— Можно сделать, что и не заметят ничего, — пробор мотал вдруг Женька, осторожно притрагиваясь к содранной скуле. — Вполне можно. Только мозгой нужно немножечко шевелить.
Он исподлобья взглянул на Антошу с Рыбой и медленно направился к лесу.
Вечером лагерь облетела весть, что Женька Струменский пропал. В лагере поднялся переполох. Антоша рассказал Римме и Олегу Григорьевичу про драку и чувствовал себя последним преступником. Отряды прочесывали лес, и Римма в десятый раз заставляла Антошу с Рыбой повторять, что было перед тем, как Женька ушел.
Ребята орали хором:
— Стру-мен-ский!
Женька сам вышел навстречу ребятам из чащи. Лицо у него было страшное: пятнистое, распухшее и с фиолетовым отливом.
— Однако, — растерянно протянул Олег Григорьевич. — Ты, конечно, как я догадываюсь, совершенно случайно заснул в самом комарином месте.