Волшебная ночь
Шрифт:
— Бывают случаи, — ответил Оуэн, — когда только насилие может привести к желанному результату. Кто-то должен взять на себя смелость действовать решительно и беспощадно, чтобы добиться результата. Сейчас такое время, Шерон, когда смирением ничего не добьешься.
— Ты заблуждаешься, Оуэн, — сказала Шерон. — Скажи, ты придешь завтра на собрание? Хью сказал мне, что будет общее собрание в школе. Может быть, у нас появится шанс добиться чего-то мирно и дружно.
— Он умен, ничего не скажешь, — процедил Оуэн. — Он думает, что успокоит нас мелочью и заставит забыть
Шерон вздохнула.
— Мне пора возвращаться домой, Оуэн, — сказала она. — Нам, похоже, действительно нечего сказать друг другу.
— Шерон. — Он остановился, поворачиваясь к ней. — Шерон, ты не представляешь, как больно мне было видеть тебя, беспомощно брошенную на землю, видеть, как тебя хлещут плетьми.
— Зато ты теперь представляешь, как мне было больно, — ответила Шерон. — Ты почувствовал это на своей шкуре, Оуэн. Скажи, почему ты не сопротивлялся, когда тебя били?
Шерон удивилась и даже встревожилась, заметив слезы, выступившие на глазах сурового мужчины.
— Я стерпел бы в два раза больше ударов, — сказал он, — если б это помогло мне забыть о тех, что достались твоей спине, Шерон. Я знал, что заслужил наказание, хотя мне и не было стыдно за то, что я сделал. Мне и сейчас не стыдно.
Шерон закусила губу.
— Я предал свою любовь к тебе, — продолжал Оуэн. — Вот за это я никогда не прощу себя. Но иногда приходится выбирать между любовью и чем-то большим. Наверное, я должен просить у тебя прощения, но я не могу. Не могу, потому что даже теперь чувствую, что в следующий раз поступил бы точно так же, если бы это было нужно для общего дела. А ты храбро приняла наказание. Я горжусь тобой — если, конечно, у меня есть право гордиться.
Даже теперь, ох, даже теперь, думала Шерон, глядя ему в глаза, ей хотелось бы полюбить его. Оуэн! Ведь она ничем не лучше его. Абсолютно ничем.
Она чувствовала, что должна сказать ему об этом.
— Я тоже предала тебя, Оуэн, — тихо призналась она. Его глаза изумленно расширились.
— Так это ты донесла графу? — спросил он. Шерон помотала головой:
— Нет. Я предала тебя как женщина.
Она видела, как понимание мелькнуло в его глазах, прежде чем он кивнул и отвернулся.
— Что ж, по крайней мере этого я не делал, Шерон — сказал он, помолчав. Они развернулись и медленно побрели в сторону поселка. — Я любил тебя, да и сейчас люблю. Я не буду спрашивать тебя о подробностях, у меня нет права на это, да я и не хочу знать о них. Может, когда-нибудь мы сможем простить друг друга, сможем жить просто как добрые соседи, не испытывая ненависти и обиды.
— Да. Я надеюсь на это, Оуэн, — ответила Шерон. Он остановился у ворот ее дома.
— Дальше не пойду, — сказал он. — У меня нет желания драться с Эмрисом.
— Оуэн, — робко заговорила Шерон, — ты не отказался от своих планов насчет демонстрации в Ньюпорт? Вы продолжаете собирать оружие?
Он мрачно рассмеялся в ответ.
— Не думаешь ли ты, что я отвечу на этот вопрос, Шерон? — спросил он вместо ответа. — Теперь, когда ты стала его женщиной?
— Наверное, ты прав, — сказала Шерон. — Наверное, теперь я не имею права спрашивать тебя об этом. Но прошу тебя, будь осторожнее, Оуэн. Я не хочу, чтобы ты пострадал. Даже теперь ты не безразличен мне.
Он мягко провел ладонью по ее щеке.
— До свидания, кариад, — сказал он и, чуть помедлив, склонился к ней и поцеловал ее в лоб.
— До свидания, Оуэн.
Шерон стояла в воротах, глядя, как он удаляется в сторону своего дома. Он ни разу не оглянулся. Она проглотила комок в горле. И еще некоторое время стояла и вглядывалась в пустынную перспективу вечерней улицы, словно пытаясь разглядеть там свое будущее. Как же трудно бывает иногда справиться с жалостью к себе, думала она. Порой кажется, что нет никого и ничего, ради чего стоило бы жить.
На следующий день в полдень Шерон месила тесто, когда в дверь постучали. Руки у нее были в муке, и бабушка пошла открыть дверь. Услышав знакомый голос, Шерон испуганно выпрямилась.
Бабушка оглянулась на нее, недовольно поджав губы.
— К тебе, Шерон, — сухо бросила она и отошла от двери, даже не пригласив сэра Джона Фаулера в дом.
— Шерон? — произнес он, неловко переминаясь с ноги на ногу. Весь его вид выражал крайнее смущение.
Она часто вспоминала странный сон, приснившийся ей в Гленридском замке. Наверное, все это время втайне она допускала, что то был не сон, ибо сейчас она поняла это со всей отчетливостью, и ее щеки вспыхнули румянцем. Тыльной стороной ладони она убрала со лба непослушную прядь и посмотрела на сэра Фаулера.
— Можно мне поговорить с тобой? — спросил он. Бабушка сердито ворошила кочергой поленья в печи, хотя Шерон видела, что никакой необходимости в этом нет.
Шерон посмотрела на свои испачканные мукой руки, на недомешенное тесто на столе.
— Сейчас, — сказала она. — Только вымою руки и оденусь.
Бабушка выразительно посмотрела на нее, но Шерон проигнорировала ее взгляд. Он пришел, думала она. Он пришел. Ей казалось, что она всю свою жизнь ждала этого момента. Ждала его. Ждала и ненавидела, презирала его. Она не хотела иметь с ним никаких дел. Она никогда не думала о нем как об отце. Да и теперь не считает его отцом. Она чувствовала, как болезненно стучит ее сердце, пока в полной тишине мыла руки, пока вынимала из волос шпильки, позволяя им свободно упасть на плечи, пока брала из-за двери плащ и надевала его. Сэр Джон ждал ее на улице.
— Бабушка… — начала Шерон.
— Я закончу с тестом, — сказала Гвинет, пряча от нее глаза. — Иди уже.
Сэр Джон Фаулер обманул ее дочь, подумала Шерон, довел до того, что ее отлучили от церкви, что люди Кембрана отвернулись от нее. Неудивительно, что бабушка не любит его. Шерон помедлила еще мгновение, но, не найдя что сказать, вышла из дома.
— Прогуляемся? — предложил сэр Джон. — Может, вдоль реки?
Он не предложил ей руку, даже не улыбнулся. Он, как всегда, был холоден и недоступен.