Волшебники из Капроны
Шрифт:
Никто не понял, что ответил сжавшийся в комок Бенвенуто, но все знали ответ. Он был в измученных лицах Антонио и Элизабет, в том, как вскинул подбородок Ринальдо, в сузившихся почти до исчезновения глазах тети Франчески, в том, как тетя Мария взглянула на дядю Лоренцо, но прежде всего в поведении самого Бенвенуто, который опрокинулся на бок, спиной к собравшимся, являя собой воплощение кошачьего отчаяния.
Старый Никколо воздел глаза.
— Не странно ли? — сказал он тихо. — Бенвенуто провел прошлую ночь, гоняясь за белой кошечкой по крышам Дома Петрокки. — Он сделал паузу, чтобы до слушающих дошел смысл сказанного. — Итак, — продолжил он, — Бенвенуто,
— Но почему? — спросила Элизабет. — Почему?
Старый Никколо продолжал совсем тихо, так тихо, что его почти не было слышно:
— Могу лишь заключить, моя дорогая, что Петрокки получают плату от Флоренции, Сиены или Пизы.
И вновь воцарилось молчание, густое, многозначительное. Нарушил его Антонио.
— Что ж, — произнес он таким сдавленным, таким мрачным тоном, что Паоло невольно на него уставился. — Ну так что? Мы выступаем?
— Конечно, — сказал Старый Никколо. — Доменико, сходи за моей книжицей с заклинаниями.
Внезапно все стали выходить из комнаты, спокойно, решительно, один за другим, и Паоло, который задержался, не сразу понял, что происходит. Он подался было к двери, но увидел, что Роза тоже осталась. Подперев голову рукой, она сидела на постели Тонино, белая как полотно, как простыни на его постели.
— Паоло, — сказала она, — передай Клаудии, что я побуду с ее малышкой, если она хочет пойти. Я со всеми малышами побуду.
С этими словами она взглянула на Паоло таким странным взглядом, что ему вдруг сделалось страшно. Он был рад выскочить на галерею. Во дворе собирались Монтана, все еще сдержанные и мрачные. Паоло бегом спустился туда и передал слова Розы. Протестующих малышей погнали вверх по лестнице к Розе, но в этом деле Паоло помогать не стал. Отыскав Элизабет и Лючию, он протиснулся к ним. Элизабет обняла одной рукой его, другой — Лючию.
— Держитесь меня, милые, — сказала она. — Со мной вы в безопасности.
Паоло взглянул на Лючию и увидел, что она совсем не боится. Взволнована — да, но не испугана. Она подмигнула ему. Паоло подмигнул ей в ответ, и ему стало как-то веселей.
Минуту спустя Старый Никколо занял свое место во главе семьи, и все двинулись к воротам. Паоло как раз протиснулся вперед, оттолкнув Элизабет с одного бока, а Доменико с другого, когда на улице остановилась коляска и из нее вышел дядя Умберто. Такой же сдержанный и мрачный, как все участники процессии, он двинулся к Старому Никколо:
— Кого похитили? Бернардо? Доменико?
— Тонино, — отозвался Старый Никколо. — Книга с университетским гербом на обложке.
— Луиджи Петрокки тоже профессор университета, — заметил дядя Умберто.
— Я это учитываю, — сказал Старый Никколо.
— Я пойду с вами в Дом Петрокки, — заявил дядя Умберто и махнул рукой извозчику, отпуская его.
Тот только этого и ждал. Он чуть не повалил лошадей, стараясь развернуть коляску как можно скорее. Зрелище того, как весь Дом Монтана выплескивается на улицу, было для него чересчур.
А Паоло эта картина нравилась. Он посмотрел назад и вперед, как шествие спускается по виа Магика, и гордость зажглась в его груди. Их было целое полчище. И все единодушны. Тот же сосредоточенный взгляд на каждом лице. И хотя дети шли, семеня ножками, а молодежь — широко ступая, хотя женщины стучали по булыжнику каблучками элегантных туфелек, хотя шаги Старого Никколо были короткими и быстрыми, а Антонио, не в силах дождаться, когда они доберутся до Дома Петрокки, двигался широкими, стремительными шагами, общая цель задавала всей семье единый ритм. Паоло вполне мог считать, что все они шагают в ногу.
Они прошли толпою по виа Сант-Анджело и, обогнув угол, ступили на Корсо, оставив Собор позади. Люди, вышедшие за покупками, поспешно уступали дорогу. Но Старый Никколо, охваченный гневом, не желал пользоваться тротуаром, как обыкновенный пешеход. Он вел свою семью по середине мостовой, и Монтана шагали по ней, как армия мщения, вынуждая автомобили и экипажи жаться ближе к поребрику, а Старый Никколо гордо выступал во главе идущих. Трудно было поверить, что тучный старик с лицом младенца может выглядеть так воинственно.
За дворцом архиепископа Корсо делает небольшой поворот, а затем снова идет прямо между лавками, мимо колонн Художественной галереи с одной стороны и золочеными дверями Арсенала — с другой. Монтана обтекли поворот — навстречу им шла другая такая же колонна, также шествовавшая посреди мостовой. Петрокки тоже вышли на улицу.
— Замечательно! — пробурчал дядя Умберто. — Превосходно! — рявкнул Старый Никколо. Обе семьи наступали друг на друга. В воздухе повисла мертвая тишина, нарушаемая разве только топотом шагающих ног. При виде всего Дома Монтана, надвигавшегося на весь Дом Петрокки, обыкновенные горожане поторопились убраться подобру-поздорову. Многие стучались в двери совершенно незнакомых людей, и их впускали, ни о чем не спрашивая. Управляющий «Рядов Гросси», самого большого магазина в Капроне, распахнул зеркальные двери и послал продавцов привести всех прохожих, какие оказались поблизости. После чего двери были наглухо закрыты, а стальные решетки перед ними заперты на замок. Из-за прутьев решетки виднелись белые от испуга лица, глазевшие на приближающихся друг к другу чародеев. Отряд резервистов, недавно призванных и кое-как маршировавших в плохо пригнанном новом обмундировании, оказался между двумя колоннами. В ужасе они рассыпали строй и бежали, ища убежища в Арсенале. Огромная золоченая дверь захлопнулась за ними в тот момент, когда Старый Никколо остановился перед Гвидо Петрокки.
— Ну? — сказал Старый Никколо, сверкая своими младенческими глазами.
— Ну? — отозвался Гвидо, задирая свою рыжую бороду.
— Так кто, — спросил Старый Никколо, — заплатил вам за похищение моего внука Тонино — Флоренция или Пиза?
Гвидо Петрокки презрительно фыркнул:
— Ты хочешь спросить, кто, Пиза или Сиена, заплатил вам за похищение моей дочери Анджелики?
— Уж не воображаешь ли ты, — сказал Старый Никколо, — что от таких твоих слов станет менее очевидным, что ты — похититель младенцев?
— Ты обвиняешь меня во лжи? — вскипел Гвидо.
— Да! — грянул Дом Монтана. — Лжец!
— Сами вы лжецы, — прогремел Дом Петрокки, сгрудившись за спиной Гвидо, все тощие и разъяренные и по большей части рыжебородые. — Грязные лжецы!
Сражение началось, пока они еще орали друг на друга. Кто его начал, установить не удалось. Крики с обеих сторон мешались с пением и руганью. Листки с заклятиями трепыхались во многих руках. Вдруг в воздухе замелькали яйца. Одно угодило в Паоло: сальный кусок яичницы влепился ему прямо в рот. Это страшно рассердило Паоло, и он тоже начал в полный голос выкрикивать яичные заклятия. Яйца шлепались и бились — яйца всмятку, яйца в мешочек, крутые яйца, печеные яйца, взбитые яйца и глазуньи, свежеснесенные яйца и тухлые яйца, такие тухлые, что, падая, они взрывались, как бомбы. По мостовой уже нельзя было идти: все по ней только скользили. Яичный белок и желток стекали с волос, и вся одежда была в яичной жиже.