Волшебный фонарь
Шрифт:
А Рома тем временем вырос в изнеженного, изломанного юношу с широкими бархатными бровями и шелковистыми волосами, который краснел от каждого грубого слова и на все покорным, воспитанным голосом отвечал: «Ну что ж, ну что ж!» и почему-то всегда был восторженно окружен девчонками. Они с детства закармливали его конфетами, а теперь без конца дарили ему улыбки.
Мы втроем пошли к старому фотографу, длинноволосому, худому и плоскому, словно вырезанному из фанеры, в свободной блузе с большим шелковым бантом. Он долго
— До вечера, — весело сказал я.
— Ага, — согласилась Ника и улыбнулась мне.
— Ну что ж, ну что ж, рад был познакомиться, — вежливо сказал Рома.
Но я не обратил на эти слова никакого внимания. Ладно.
Вечером я пошел в кондитерскую бывшую Васильчикова, где, казалось, стены, и стеклянный прилавок, и маленькие кремовые столики, и вазы на столиках — все пропитано теплой пирожной сладостью, шоколадом, какао, и купил трубочки, и наполеоны, и эклер и с перевязанной шелковой ленточкой коробкой пошел к Нике.
Ее не было дома.
Я сидел на скамейке в палисаднике и смотрел на анютины глазки.
Стало темно. Взошла луна.
И вдруг я понял — она не придет. Я побежал к Роме. Его не было дома.
Я ведь ее спросил — до вечера? И она ответила — ага! Зачем же она так сказала? Она уже знала, что не придет? Или это произошло потом, когда я ушел, и они остались вдвоем и забыли, что я есть на свете, когда я так беспечно, по-мальчишески ушел, полный веры, что все в этом мире как следует.
Я метался по тихим переулкам и вглядывался в сидящие на скамейках пары. Я так внезапно подбегал и смотрел, что они вскрикивали и испуганно глядели на меня, будто я хотел их ограбить.
Я пришел к фотографии, где я был с ней днем. Все еще тут дышало ею. Вот оттуда, из переулка, она появилась и улыбнулась мне. Да, она улыбалась мне.
Милый старый переулок, поваленные заборы, настежь открытые дворы, глиняные флигелечки в глубине, в глухой крапиве. Окошко, слепое, безответное, как бельмо, глядит на меня.
Что делать? Куда идти?
Запах твой бурьянный кружит мне голову, переулочек.
В лунном свете улицы были голубые и незнакомые, я их не узнавал, мне казалось, что я заблудился в чужом городе, и непонятно было, как и зачем я сюда попал, и что я тут делаю, и чем это все кончится.
Ухала и кого-то звала бесконечно и безуспешно, глухо звала кого-то сова в гимназическом саду. Опадал жасмин, и лепестки летели, сверкая.
Я вышел на шлях, где не было и домов, одни огороды и сады и дальний лай собак.
Ночной
Где, на какой скамейке вы тогда сидели, о чем говорили? Счастлив ли он был так же, как я был бы счастлив, если бы ты сидела со мной? Запомнил ли он тот вечер на всю жизнь, как я его запомнил? Почему же это был он, а не я?
Что-то оборвалось во мне тогда, в чем-то разуверился, в чем нельзя бы разуверяться никогда.
Какой-то одинокий ночной человечек, какой-то неприкаянный, неспящий человечек удивленно прошел мимо и потом вернулся.
— Ты что делаешь, малахольный?
— Ничего.
— Как ничего? Сидишь и ешь ночью пирожные с кремом.
Глаза у него были ошарашенные.
— Ты где деньги взял на столько пирожных?
— Я на свои деньги купил.
— Ой, не верю!
— Честное благородное слово, — сказал я.
— Благородие, смотри, отравишься! — сказал ненужный человечек и пропал во тьме.
Удивительные ночные звезды шевелились в небе, как медузы, проливая свет, они опускали светящиеся щупальца, и я не знал, это во сне или наяву.
Как сладко пахли ночные травы, сухие и жесткие, словно день выпил из них всю влагу.
Деревья смотрели в небо и ожидали счастья от звезд. Всю ночь, всю ночь они смотрели в небо и ожидали счастья, а потом пришло утро.
Над рекой всходило солнце, туман висел на прибрежных кустах, и песок был серым, холодным, а вода теплая, парная. Водяные жуки, распластав длинные кривые ноги, как глиссеры, сновали по воде и, судорожно дергаясь, что-то искали. Что они искали?
Я разделся и поплыл саженками, церковные купола сверкали на солнце и слепили глаза, но все казалось ненастоящим, будто построенным из кубиков, и жизнь казалась завершенной, и сам я казался себе старым-старым, давно и устало живущим на земле.
А по всему берегу кричали петухи, что снова утро, снова все начинается сначала, и того, что было, как бы не было.
Я пришел выяснять отношения.
— Где ты была вчера?
— Вчера? Уже не помню, — Ника пожала плечиком.
— Я ждал всю ночь. Ты это понимаешь, я ждал всю ночь.
У нее было лицо глухонемой.
— Ты меня не слушаешь?
Она внимательно поглядела на меня, будто в первый раз рассмотрела, и тихо сказала:
— Неужели ты до сих пор ничего не понял?
— Ты влюблена?
— Не ведаю.
— Может, мне уехать?
— Как хочешь.
— А тебе все равно?
Она снова пожала плечиком.
— Ну, тогда я пошел, — сказал я.
Она молчала.
Я спросил:
— Ты придешь вечером?