Волшебный фонарь
Шрифт:
Послушать, каждый из них профессор, академик, непонятно было только, зачем, при их знаниях, все они сюда приплелись, терпеливо ждали в очереди, ковыляя в кабинет и выходя оттуда возбужденные, с радостно-верящими лицами, крепко сжимая в руке длинную узкую бумажку — рецепт.
Вошел и я.
Тихий старый невропатолог в спокойной белой шапочке постучал своим никелированным молоточком и сказал:
— В постельку, в постельку, пирамидончик, грелочку, боржомчик с молочком.
Я вежливо покивал головой. Этакий древний старичок Гиппократ. Он не знал, что я уже
Хорошо, люди надоумили пойти к модному доктору, стороннику новейших метод.
Мужественный молодой хирург, с закатанными как у мясника рукавами, с глазами герольда, объявляющего победу, пощупал темными от йода железными пальцами и закричал:
— Гимнастика, кольца, турник! Еще закалка на холоде.
— Но болит, доктор.
— Ну и что же? — бодро сказал новатор.
Я вышел из кабинета и сразу отправился в открытый бассейн «Москва».
И был день. И было утро. Я проснулся. Я был связан, перевязан, намертво спеленат. У меня не было отдельно рук, ног, шеи, головы, плеч, я будто был слит, сварен из одного куска тяжелого чугуна и мог поворачиваться только весь, сразу всем туловищем, вправо или влево.
Я сполз с кровати на ковер и перед зеркалом некоторое время давал сам себе сеанс нанайской борьбы, пока не стал на ноги.
— А гомеопатию пробовали? — спросил меня человек, который всю жизнь лечится.
— Но это ведь не наука.
— Знаете что, в Одессе однажды у вокзала я ждал такси. Подходит частник, эдакий мазурик с самогонной рожей, и предлагает свою машину. «Но вы ведь не такси», — сказал я. «А вам что, шашечки нужны или ехать?» Вот и я вам говорю: вам что нужно, наука или здоровье?
И я пошел к гомеопату.
Все они отчего-то живут в захолустных переулках, в тихих заросших одуванчиками дворах, вдали от шума магистралей. И атмосфера тут патриархальная, в коридоре пахнет бабушкиным сундуком, нафталином, со старинных портретов сурово и строго глядит прошлый век, за стеклом книжных шкафов золотые корешки фолиантов в кожаных переплетах, мощная палисандровая дверь в кабинет.
И шли в эту заповедную дверь сердечники, язвенники, с печенью и почками, шли с повышенным и пониженным давлением, с фурункулами и карбункулами, с зубной и душевной болью, шли беспрерывно, как пулеметная лента, и не успевала дверь закрыться, впустив больного, как она распахивалась и он вылетал оттуда, ошарашенный и радостный, с рецептом в зубах.
Я ожидал увидеть в глубоком кожаном кресле, среди старинных колдовских книг, колб и глобусов маленького, засушенного, искривленного, как гусеница, волшебника, но за изящным с перламутровыми инкрустациями столиком, опустив короткие, тяжелые ножки на медвежью шкуру, сидел толстый, веселый, с пунцовыми щеками и перманентом молодой человек. В левой руке он держал наготове вечное перо последней модели «Пилот».
— Что? — спросил он.
— Вот в прошлом месяце я искупался…
— Поясница?
— Поясница.
— Ясно!
Кудесник придвинул длинный, узкий листик, секунду подумал и левой рукой, одним росчерком со свистом заполнил листок иероглифами.
— От первого до пятого по семь крупинок через каждые три часа. Через месяц придете.
Месяц прошел как во сне. Не было восхода и захода солнца, завтрака, обеда, ужина, а были дни, расчерченные, разрезанные на отрезки по три часа. И где бы эта минута ни застала меня: на улице, в подземном переходе, на собрании, в бане, в гостях, — я отсчитывал семь крупинок. Однажды эта роковая минута наступила во время речи на собрании, я и тут ухитрился нащупать в кармане пакетик, отсчитал культурненько и пересчитал семь крупинок и, изловчившись, в ответ на реплику проговорив: «Ах, вот как…» — кинул в рот семь крупинок и запил водой из графина докладчика.
Пожалуйста, смейтесь надо мной, говорите — самовнушение, психотерапия или «ничего у вас не было», но мне стало легче, вот после каждых семи крупинок все легче и легче, боль, как бы тая, уходила в землю.
Пришел я через месяц, и опять молниеносный росчерк на длинной, узкой полоске, сразу заполнившейся иероглифами.
— От первого до пятого.
— Доктор, вы меня, наверное, не помните. Я уже принимал от первого до пятого.
— Тогда от пятого до первого, — рассеянно и, как мне показалось, неуверенно, сказал маэстро.
А теперь ругайте меня, позорьте, говорите — гипноз, психоз, но в ту же секунду будто что-то сломалось во мне, и боль вошла в поясницу и в ногу до самой пятки.
Я давно слышал про китайское иглоукалывание, которое вылечивало от насморка, поноса, заикания, от всех болезней.
И вот я иду длинным, широким, светлым коридором, читая по обе стороны на дверях чудесные таблички: «Кислород», «Сероводород», «Парафин» и наконец страшный адрес — «Иглотерапия».
За столом сидело хрупкое, фарфоровое миловидное существо с продолговатыми, как виноградины, зелеными глазами, а узкая, похожая на камеру пыток комната была сплошь задрапирована анатомическими богатырями со стройными сухожилиями, с разветвленными, как корневая система, нервами.
Глядя на них, я почувствовал, будто с меня содрали кожу.
— Ложитесь.
— Знаете, доктор, может, сегодня консультацию, а начнем завтра?
— Ложитесь! — и я услышал звон серебряных игл.
— А это больно, доктор?
— Нет, — сказала она и всадила иглу. Я успел только сказать «ай!».
— Когда дойду до нерва, почувствуете, будто удар электрического тока, — пообещала она, поворачивая иглу и будто открывая меня штопором. — Чувствуете? чувствуете?
— Может, во мне нет этого нерва? — предположил я.
— Вы не волнуйтесь, это я должна волноваться. Чувствуете? чувствуете?
— Я не могу вам сказать, дорогой доктор, как мне неприятно, что нет нерва.
И вдруг будто хватили томагавком, удар тока подкинул меня вверх, чуть ли не до люстры: «Я тут! Я тут, черт побери, твой джинн!»
Я лежал с иглой в нерве, жалея и пестуя его, когда вошел еще один больной.
— Это что же, новый метод лечения?
— Новый, три тысячи лет.
— Ай-я-яй! — весело сказал новенький.
«Сейчас дадут тебе ай-я-яй», — подумал я.