Волшебство и трудолюбие
Шрифт:
Ей советовали поменять квартиру на более скромную и недорогую. Ни за что! Здесь жил Капитан, и отсюда она не уйдет никуда! Только лето — в Пуйи, а зимой — здесь, на улице Вашингтона, в этих старых стенах, видевших Капитана, слышавших его голос. Так шли годы…
— Единственной моей мечтой было попасть снова в Россию, — говорила мне Жюльетта. — Но связь с Союзом после войны была утеряна. Что делать? И вот тут мне пришла в голову счастливая мысль — портрет! Мой портрет, написанный твоим отцом. Я могу предложить его в дар Третьяковской галерее, но с условием, чтобы мне разрешили привезти его в Москву самой, лично. И тогда я решила пойти на улицу Гренель, в посольство, и предложить
Портрет находился в Пуйи, я привезла его в Париж. Все равно, думала я, дети никогда не поймут, что такое настоящая живопись. Так утешала я свою совесть — ведь портрет уходил из нашей семьи навсегда, зато я попаду на родину.
Так я попала снова в Москву. В Третьяковке мне устроили такой замечательный прием, что век не забуду! Я ведь приехала с группой французских художников, к ним меня присоединили в Министерстве культуры. Портрет, который я везла свернутым в трубку, натянули, вставили в раму, и он был показан моим французам, приглашенным на акт торжественного вручения. А какой был после этого завтрак! Потом всех водили по залам галереи. Потом — на экскурсии, в театры, в музеи. Мне удалось встретиться с друзьями, но ни Петра Петровича, ни Ольги Васильевны, ни Ивана Ивановича уже не было в живых. И тогда я пришла к вам, помнишь?
Вот с того времени наша связь с Жюльеттой не прекращается. Она стала постоянно приезжать в Москву по моим приглашениям, а я в Париж — по ее.
Наше времяпрепровождение по улице Вашингтона совсем не походило на жизнь парижанок, которую я наблюдала из окон Жюльеттиной квартиры. Когда утром хозяйки, молодые и старые, идут за провизией, несут длинные, хрустящие батоны, зелень, пакетики с порциями мясных и рыбных блюд… Все всегда экономно, аккуратно, элегантно. Они любят убрать квартиру до зеркальной чистоты, любят вовремя принять ванну, вовремя вывести собачку, вовремя попасть на сеанс в кино, все рассчитано, высчитано, учтено. Не дай Бог прийти к ним неприглашенной!..
А мы жили другой жизнью, начиная с того, что многие хозяйственные хлопоты Жюльетте казались мелочью и суетой. У нее был свой внутренний мир, который она берегла не разменянным на обычные понятия о правильном, добропорядочном поведении человека.
После неудачных попыток самоубийства она утвердилась в каком-то приватном, философском отношении к смерти, поскольку она уже перешла границу страха перед нею. Она поняла, что судьба ее — жить сколько проживется. Началось иное восприятие мира, иная оценка всех жизненных процессов, и духовная ее сущность стала превалировать над всеми житейскими потребностями.
Жюльетта не религиозна, никогда не говорит о боге, но тем не менее она строго выполняет все традиции своих предков и в ноябрьские дни поминовения усопших неизменно едет в Пуйи на могилы родных. По традиции она отмечает и религиозные праздники. Но самое главное — это ее истинно христианская психология: важно не то, о чем разглагольствуешь, а то, что делаешь, и в этом она — великий человек. Своим существованием она приносит облегчение людям. Доброжелательностью, вниманием и готовностью с неизбывной энергией помочь кому-либо, сделать добро, а не ждать добра от кого-нибудь. Оптимизм ее благотворно действует на окружающих, он создает в самой взбудораженной обстановке какое-то умиротворение, и люди нуждаются в Жюльетте морально.
И еще — она ничего не боится, шагает навстречу чему угодно без страха и сомнения. Не боится того, чего обычно люди боятся и избегают.
Каждое утро я вижу Жюльетту сидящей за столом с большим пакетом
— Врачи придумали все эти лекарства, чтобы травить нас, стариков, — уверяет Жюльетта. — А чего лечиться? Жить дольше положенного? Как идет, так и идет. Вот я сразу заглотаю эти яды, может, скорей помру. Но пока вот жива! А там — будь что будет. Главное — побольше бегать да еще купаться в холодной воде… Ну-ка, давай завтракать.
Жюльетта обожает русскую кухню, и я всегда привожу для нее сухие грибы, гречневую крупу и черный бородинский хлеб.
Перловый суп с грибами и гречневая каша — любимые блюда. А хлеб она всегда прячет и ест одна, по кусочкам, священнодействуя.
А мне ничего не нужно было, кроме зелени, салата и прекрасной свежей рыбы «соль» — французской камбалы, типа нашей «солнечной».
Но иногда Жюльетта рано утром приносила из соседнего гастрономического магазина то, чем любила лакомиться в своем одиночестве. Отлично зная изысканность французской кухни, она просто из какого-то озорства покупала порцию дешевого завтрака для рабочих, так называемого «кус-кус». Это было приготовлено из разных остатков курицы, потрохов, сала, колбасы, овощей, все перемешивалось с просяной кашей, густо приперчивалось, заправлялось острым соусом. На мой вкус это было отвратительно. А Жюльетта с наслаждением уписывала «кус-кус» с картонного подносика, запивая пивом и уверяя меня, что это божественно да к тому же еще дешево.
Правда, когда она жила одна, то всегда могла пойти пообедать к сестре Маруше или дочери Франсуазе, дома она никогда ничего не готовила. Но зато она не давала мне мыть посуду после наших трапез и все мыла сама.
— Слушай, Жук (это было ее прозвище в нашей семье, которое она сама себе придумала и очень любила, когда ее так называли), долго ты будешь еще копаться с посудой?.. — торопила я ее после обеда. — Ведь мы же опоздаем в кино!
— Ничего. Пойдем на следующий сеанс. Но я не могу кое-как промыть посуду, я же лаборантка, — отвечала Жюльетта, протирая стакан и просматривая его на свет.
А квартира! Дом на улице Вашингтона стоит по меньшей мере полтораста лет. Жюльетта живет в нем с 1919 года, седьмой десяток. По существу, это две квартиры этажа, объединенные в одну. Но все полы и потолки перекосились — идешь по гостиной, и тебя просто относит в угол, к телевизору, стараешься сохранить равновесие!
Все оконные рамы такие рассохшиеся, что из них несет ветром. Иной раз они сами раскрываются. Получая пенсию за мужа, Жюльетта могла бы когда-нибудь сделать ремонт, но, поскольку все это для нее только внешняя оболочка, деньги уходят на посторонние расходы — кому-то что-то надо купить, послать в Пуйи, заплатить налог, а налоги бешеные. Так и не удается привести в порядок свое жилье.
Капитан приучил ее к походной жизни. Завернувшись в плед, она спит с открытыми окнами, просто как на бивуаке.
А ванная комната! А туалет! Казалось бы, к старости человеку требуется теплый клозет, ванна, уют. Куда там! В ванной комнате, со вделанным когда-то огромным зеркалом во всю стену, холодище такой, что можно хранить продукты. Отопления центрального до сих пор в доме нет, жильцы отапливались раньше каминами, а теперь — электрическими печками. Жюльетта по утрам моется по пояс холодной водой, кряхтя от удовольствия, и может быть, потому-то она хорошо сохраняется. Ей ничего не стоит своими сухими ляжками сидеть на холодном стульчаке. Подумаешь! Это даже полезно! Солдатский, походный клозет — отлично! Видно, все же Капитан сделал из нее бессмертную старуху!