Волшебство и трудолюбие
Шрифт:
— Взвесьте мадам, пожалуйста, и сделайте ей кардиограмму.
Сестра занялась мной, а профессор начал что-то искать на столе среди бумаг и снова записывать.
— Скажите, какой был у вас наибольший вес?
Я вспомнила, что лет двадцать пять тому назад я весила сто два килограмма.
— О-о-о! Это вес штангиста, мадам! — сказал он серьезно и вышел в соседнюю темную комнату: аппарат у него был старого образца и пленку проявляли в темноте.
Я начала приводить себя в порядок, когда из темноты послышался голос профессора:
— В течение скольких лет вы курили,
— Курила в течение семнадцати лет по пятнадцать — двадцать сигарет, бросила двадцать пять лет тому назад и с тех пор не курю.
— И отлично делаете, мадам! — сказал Ленэгр, выходя из лаборатории и вытирая руки полотенцем. Он снова, как божок, уселся в свое кресло. — Так вот, мадам, у вас нет никакой стенокардии — это первое заключение, дальнейшее я скажу вам после того, как послушаю ваше сердце. Разденьтесь, пожалуйста, до пояса.
Ленэгр выслушивал меня долго и тщательно, мерил давление, слушал трубкой, отходил к столу, что-то записывал, и тогда сестра накидывала на меня простыню. Потом снова начинался осмотр: Ленэгр надавливал мне на ребра, проверял пульс в разных точках, снова слушал, словом, изучал мое сердце, как никто из врачей до сих пор.
— Оденьтесь, мадам, и поговорим с вами.
Я быстро оделась и села в кресло напротив.
— Скажите, у вас часто бывают семейные споры, неприятности, огорчения?
— Ну, как во всякой семье, где взрослые дети, невестки, зятья, внуки… И, кроме того, литературная работа…
— Понимаю. Да, конечно, жизнь у вас беспокойная. — Он смотрел задумчиво куда-то поверх моей головы. — Знаете, сердце у вас не больное, нет, наоборот, можно позавидовать такому сохранившемуся сердцу. Но есть у него три причины, мешающие ему быть здоровым. Первая — это ваше писательское воображение, вторая — ваш вес и третья — возраст. Ведь когда вы сели в поезд, это была не стенокардия, а просто лишняя нагрузка, переутомление, вы приняли ваш валидол и вообразили, что он спас вас от приступа, а помог не валидол, а просто сон — отдых. А потом большая нагрузка, весь день на ногах с подъемом в гору, и к вечеру, понятно, небольшой приступ, который вы приняли за предынфарктное состояние, — улыбнулся вежливой улыбкой и продолжал: — Нет, мадам, все в порядке, просто не следует в шестьдесят восемь лет бежать к поезду как в тридцать восемь, это… неумно. Теперь скажу вам, что когда дома начинаются всякие споры и неприятности, то самое лучшее — это надеть вашу большую русскую меховую шапку и быстро выйти на улицу. На вашу русскую зиму. Снег, мороз, свежесть… Дойдете до первого перекрестка, и тут вам покажется, что не так уж это все серьезно, а когда дойдете до второго, то поймете, что все, что было, — это просто чепуха! И вы вернетесь домой, конечно, хорошо будет, если ваши малыши уже уйдут по своим делам, а вы нальете себе чашку крепкого чая с лимоном, после мороза это особенно приятно, и боже упаси вас лечь в постель — это равносильно смерти. Сядьте, почитайте, а еще лучше попишите, а потом возьмите теплую ванну и лягте спать не слишком поздно.
Ленэгр произносил все это не торопясь, сплетя пальцы рук, спокойно лежащих на столе.
— Да, вот так. Затем — вес. Вы весите девяносто килограммов. Это просто недопустимо; если вы не сбросите хотя бы восемь килограммов, то я отказываюсь вам помочь.
— Но, видите ли, у меня родители были всегда тучными, это, видимо, у нас семейное, я в отца пошла…
Ленэгр расцепил пальцы рук и досадливо потер лысую голову.
— Нет, мадам, имейте в виду, что ожирение никогда не бывает фамильным. Или в силу конституции, или, как говорят, вследствие недостаточности функций желез ожирение всегда удел людей, которые любят и имеют возможность хорошо, жирно и сладко покушать. Диета, диета и диета…
Тут профессор стал перечислять, что не рекомендуется есть.
— Но я же делаю разгрузочные дни.
— И что вы едите в эти дни?
— Яблоки. Полтора килограмма яблок…
— О! Какая великолепная нагрузка глюкозой!
— Но я теряю два килограмма.
— Да, и через два дня набираете их обратно… Нет, мадам, терять надо по килограмму в месяц, но упорно, аккуратно, ни больше и ни меньше. Тогда вам, к примеру, удастся похудеть за восемь месяцев на восемь кило, и это будет уже стабильный вес, который не так легко увеличить. А яблок вам разрешается по одному в день, но не груш, не бананов, не винограда.
И тут он точно указал мне мой режим и дал книжечку с определением калорийности пищи и с заранее составленным меню.
— Вам, мадам, в силу вашего темперамента, легко встать из-за обеденного стола недокушав и пересесть за письменный стол, перейдя от пищи физической к пище духовной. — Он снова улыбнулся, видимо довольный своей шуткой. — И потом, ходить пешком вам надо не менее шести километров в день. А что касается вот таких приступов, если действительно будет тяжелый приступ типа стенокардии, то я вам выпишу лекарство, которым не надо систематически лечиться, это вам ни к чему, а принять таблетку в минуту спазма. Это тринитрин…
Профессор взял бланк и стал выписывать рецепт.
— Судя по названию, — робко сказала я, — это нитроглицериновый препарат?
— Совершенно верно. А что, это вас смущает?
— Я плохо переношу его, у меня такое ощущение, что волосы на голове становятся дыбом…
Профессор мельком взглянул на меня и сказал:
— Ну, это не значит, что с вас где-нибудь в присутственном месте соскочит ваш шиньон, мадам! — Он невозмутимо продолжал писать. — А возраста своего не забывайте, как вы не забываете паспорта, когда отправляетесь куда-нибудь в путешествие…
Визит заканчивался, и тут я, плохо зная французские порядки, совершила ошибку. Еще собираясь к Ленэгру, я захватила с собой пару прелестных расшитых рукавичек, чтобы подарить профессору, следуя нашей тенденции русских людей — всегда что-то дарить на память. Рукавицы, купленные на Кутузовском проспекте, были зеленые, с очень красивым коричневым и белым узором. Я вынула их из своей сумки и протянула профессору:
— Когда у вас будут стынуть руки, надевайте их, пожалуйста, это тоже полезно для сердца.