Воля судьбы (сборник)

Волконский Михаил Николаевич

Князь упал в кресло и, откинувшись на спинку, воскликнул:

– Другой избранник сердца!.. Ах ты, шут гороховый!.. Да откуда же взяться этому избраннику?.. В Петербурге у вас девки бегают на свободе, а здесь кого увидит княжна Проскурова? Кого, спрашиваю я? Итальянца да Артемия… Что ж, она в Артемия влюбилась, что ли? – и князь расхохотался.

Карл стиснул между колен руки так, что пальцы его хрустнули.

Андрей Николаевич вдруг оборвал свой смех и, словно пораженный ужасом и удивлением, обернулся к Карлу.

– А!.. Тебе не смешно?.. Что ж ты не смеешься?.. В Артемия? – проговорил он. – Что ж, разве это мыслимо?

И, точно догадываясь уже по новому молчанию Карла, что для судьбы ничего нет немыслимого, князь, ударяя в ладоши, крикнул Артемия. Он знал, что тот должен был находиться в приемной.

Дверь отворилась и на пороге показался Артемий. Он был бледен, но держался прямее обыкновенного. Голова его не склонилась, глаза глядели открыто и прямо. Он точно вырос в эту минуту.

Барон сидел, напротив, съежившись и втянув голову в плечи.

Старый князь поднялся со стула, большими шагами подошел к Артемию и, схватив его за руку, подтащил к барону и заговорил, резко выкрикивая слова:

– Скажи ему, что он лжет! Он говорит, то есть не говорит он, а молчит… Он думает… Подозревает, что Ольга… Что ты… Пойми ты… Скажи ему, что это – ложь…

Князь совсем задыхался.

Артемий опустил глаза. Он должен был ответить, не мог смолчать. И он ответил:

– Барон говорит правду.

Андрей Николаевич отскочил, точно громовой удар разразился над ним. Он несколько раз перевел с трудом дух, силясь проговорить что-то.

– И… и она? – наконец спросил он.

– Я сегодня сам своими глазами видел, как этот молодой человек сидел с княжною в саду, где розаны… – произнес барон отчетливо и ясно. – Я не мог ошибиться… И я слышал весь их разговор…

Злоба при виде Артемия увлекла его, и он снова не мог удержаться.

Несколько мгновений в комнате было слышно только редкое и тяжелое дыхание старика. Он сидел в неловкой, случайной позе в кресле, и лишь изредка руки его судорожно вздрагивали.

– И это… – заговорил он наконец, – за все мои заботы… За всю мою ласку… За то, что я берег ее… Берег… Для того, чтобы найденыш, без рода и племени, осмелился… Ее… Княжну Проскурову… Вон! – вдруг крикнул князь в сторону Артемия. – Вон, и чтоб на глаза мне не показываться!.. Убью!..

Артемий стоял бледный, с затрясшейся нижнею челюстью, но на крик князя он не выказал испуга, а покорно повернулся и вышел.

Князь опять встал, подошел к Эйзенбаху и, отвесив низкий поклон, проговорил:

– Виноват, кажется, ваша правда. Не оставьте теперь меня одного!

XII. Синьор Торичиоли

Весть о княжеском гневе с быстротою молнии разнеслась по усадьбе, и дворовые, по опыту знавшие, каков бывал рассерженный князь, притаились и притихли, запрятались по своим конурам, чтобы хотя случайно не попасть на глаза грозному барину. Дворецкий, давно не видевший гнева Андрея Николаевича и знавший, что припадок будет тем сильнее, чем дольше был светлый промежуток, дрожал заранее, в ожидании, когда господа выйдут ужинать.

На его счастье, никто не явился к столу. В этот вечер в Проскурове некому было вспомнить о еде.

Карл, придя к себе, лег на кровать не раздеваясь и, заложив руки за шею, долго лежал так, с усилием стараясь разобрать спутавшиеся нити мыслей и прийти в себя после свалившихся так неожиданно на его голову несчастий. Только что происшедшее объяснение с князем было у него, как в тумане. Хотя он и обвинял себя за излишнюю, может быть, горячность, но, обсуждая теперь дело со всех сторон, приходил к убеждению, что трудно было поступить иначе. Все равно, рано или поздно, истина должна была выйти наружу, и то, что случилось сегодня, неминуемо произошло бы тогда.

Долго лежал у себя Карл, пока наконец в дверях не показалась голова лакея.

– Иосиф Александрович просит барона, может ли он войти к нему? – доложил лакей.

– Просите.

Итальянец являлся теперь в Проскурове человеком, которого более всех остальных желательно было видеть Эйзенбаху.

Торичиоли вошел. Карл поднялся ему навстречу и спросил по-немецки:

– Вы знаете, что случилось?

Торичиоли владел этим языком довольно свободно.

– Слышал, – ответил он. – Если бы вы видели, что там происходило! – и итальянец качнул головою в сторону большого дома.

– А что?

– На половине княжны. Князь отправился к ней, и была минута, что он в бешенстве чуть не убил ее. Я там был с каплями. Я его удержал прямо за руку.

– А как же поступить иначе? – спросил он.

– Она молчит. Села в уголок и застыла, не дрогнет.

Карл прошелся по комнате.

– Плохо дело, синьор Торичиоли, – проговорил он.

– Да, барон, нехорошо.

– Я думаю, что все кончено. Выхода нет… Нужно уезжать…

– Значит, все ваши и мои хлопоты пропадут даром? – возразил итальянец.

– А вам сколько обещано отцом в случае, если свадьба состоится?

– Пять тысяч единовременно и пенсия от вашего имени, – вздохнув ответил Торичиоли.

– Вознаграждение хорошее, – улыбнулся Карл. – Ну, теперь придется вам забыть о нем.

– А разве вы хотите бросить дело? Это – ваше окончательное решение?

Барон на ходу остановился пред итальянцем:

– А как же поступить иначе? – спросил он.

– Нужно поискать сначала какого-нибудь исхода…

– Ищите! – Карл опять заходил по комнате.

– Припадок гнева князя пройдет скоро, – начал рассуждать Торичиоли, – тогда он будет к вам опять ласков… Вы не виноваты ни в чем. Нужно победить молодую девушку – вот вся задача.

– Победить, победить! – процедил сквозь зубы Эйзенбах. – Легко сказать это – победить…

Нужно было видеть Карла в эту минуту, чтобы судить, каков был этот человек, когда маска добродушия спадала с него. Лицо его резко изменилось, движения были отрывисты, бешенство горело в глазах. Казалось, он готов был на все решиться, чтобы достичь желанной цели.