Воля судьбы (сборник)
Шрифт:
Князь недоверчиво взглянул на него и наконец решился спросить:
– Так вы… вы действительно – доктор?
Шенинг опять улыбнулся той уверенною улыбкой, которая удивительно шла его непоколебимому спокойствию и выдержанной, полной достоинства, манере держать себя.
– С какой же стати я говорил бы вам неправду? – ответил он и назвал известную немецкую академию, давшую ему ученую степень.
Имя академии окончательно убедило князя.
– В таком случае зайдемте вместе, – пригласил он.
XVI. Мнимобольной
Карл со
«Зачем он ведет его ко мне?» – удивился барон.
В первую минуту он решил было поскорее одеться, чтобы выйти к князю, но сейчас же передумал, потому что лучше было бы, если Андрей Николаевич воочию убедится, что он действительно болен и лежит. И Карл постарался придать лицу как можно больше уныния и грусти, полузакрыл глаза, натянул на себя одеяло и в знак своей слабости склонил голову на сторону.
Едва успел он принять соответствующую позу, как дверь отворилась и вошел старый князь.
– Лежите? – проговорил он. – Мне сказали, что вы больны, значит, серьезно больны?
Андрей Николаевич опять говорил Карлу «вы».
«Плохой знак!» – подумал тот.
Князь вошел очень храбро, но войдя, уже заметно сожалел, что пришел сюда, потому что, собственно, не имел ничего сказать Карлу. Однако он понимал, что встреча их все же необходима, и пошел к барону.
– Благодарю вас, князь, – слабым голосом ответил тот, – мне Торичиоли давал лекарство, он находит, что это пройдет.
Карл говорил одно, а думал совершенно другое: он думал о том, какую имеют связь этот граф, как его назвал итальянец, Солтыков, и старый князь, разгуливающий с ним по саду, и сам, наконец, Торичиоли. Карл находился еще под впечатлением появления и ухода перебедовавшегося итальянца.
– Итальянец – не доктор, – ответил князь. – Не послать ли за настоящим?
– О, нет, не надо! – поспешно перебил барон.
– Отчего же? А то вот проезжий есть… говорит, он – тоже доктор, пусть посмотрит.
И князь вернулся к двери и впустил в комнату Шенинга. Он распоряжался, как хозяин, потому что привык считать хозяином в Проскурове только себя.
Удивление Карла росло. Тот, кого князь называл «доктором» и впустил сейчас, был только что итальянцем показан ему, Карлу, под именем графа Солтыкова.
«Что за чепуха?» – недоумевал барон.
Но Шенинг, или тот, кого называли так, быстро приблизился к его постели, окинул его сосредоточенным, внимательным взглядом и посмотрел прямо в самые глаза его. Барон невольно опустил веки. Казалось, ему заглянули в самую душу и поняли все его помыслы.
– Цвет лица – прекрасный, – сказал Шенинг, затем попробовал голову Карла, тронул его руку.
Эйзенбах так растерялся от того тона, которым доктор сказал, что у него прекрасный цвет лица, что не успел опомниться и высказать сопротивление осмотру…
– Да он здоров, – проговорил
– Как здоров? – переспросил князь.
– Совершенно здоров, могу вас уверить. Даже излишней мнительности нет, это – простое притворство, и только.
Карл вскочил на постели. Резкие слова доктора взорвали его.
– Что ж, я лгу, что ли? – почти крикнул он. Куда девались его слабость, его бессильный голос!
Кровь прихлынула к его щекам, и по всей его энергичной фигуре всякий теперь сразу мог убедиться, что он действительно совсем здоров.
Доктор молча обернулся к князю, как бы приглашая его оценить эту метаморфозу в больном.
– Но с чего ж бы ему притворяться? – проговорил князь.
– Я не знаю, – ответил Шенинг, пожав плечами, – я не знаю даже, кто этот молодой человек, но не могу не сказать того, что вижу. Поищите: вероятно, есть причина, зачем ему нужно притворяться.
– Я барон Карл фон Эйзенбах, – бешено, не помня себя, продолжал Карл, – меня, слава богу, знают… и я не позволю какому-то проходимцу, назвавшемуся чужим именем, оскорблять меня… Вы – не больше, как проходимец, неизвестно откуда взявшийся… Слышите, и убирайтесь вон отсюда!
Князь едва сдерживал себя, чувствуя уже приступ своего гневного припадка и стеснения в груди. Он уже не сомневался, что болезнь Карла была мнимой, и даже смутно понимал, зачем барон разыгрывал комедию. Если это было (как пришло в голову Андрею Николаевичу) для того, чтобы разжалобить Ольгу, то он мог, пожалуй, допустить это, но чтобы в его присутствии молодой человек, почти мальчишка, забылся до того, что осмелился оскорблять человека, этого он не мог допустить.
– Извольте, государь мой, замолчать! – резко проговорил он.
Карл слегка опомнился.
Шенинг оставался по-прежнему невозмутим и спокоен.
– Вы напрасно оскорбляете меня, – тихо проговорил он, – вы не знаете сами, что делаете, и змея укусит не меня, а вас.
Это невозмутимое спокойствие Шенинга и тихий, но отчетливый голос подействовали на барона, как масло на огонь. Он затрясся от злости. С первого же взгляда этот таинственный доктор стал антипатичен ему.
– Вы меня извините, князь, – обратился он к Андрею Николаевичу, – но если я, по мнению этого господина, – мнимый больной, то могу засвидетельствовать, что он – мнимый доктор, да… Торичиоли показал мне его в окно, когда он проходил по саду, и назвал графом Солтыковым, которого он знал девятнадцать лет тому назад в Генуе.
Ни одна черта не двинулась в лице доктора. Он остался, как и был, и лишь в глазах у него промелькнула искра, когда Карл назвал его «Солтыковым». Эту искру не могли заметить ни Карл, ни старый князь. Доктор стоял, опершись рукою на спинку кровати Карла, и глядел поверх его головы, как будто то, что говорил барон, вовсе не касалось его.
– Меня могли назвать, как угодно, но это еще ничего не доказывает, – опять пожал он плечами.
Андрей Николаевич поднялся со своего места.
– Милости прошу, – обратился он к Шенингу и, не сказав ни слова Карлу и даже не взглянув на него, вышел из комнаты вместе с доктором.