Волжское затмение
Шрифт:
И с этих пор они встречались каждый вечер. Антон уже знал всё о её жизни. Даша, оказывается, тоже работала. Учила грамоте малышей в рабочей слободке, в Тверицах, что сразу за Волгой. Мать, Нина Петровна, работала в детской больнице фельдшером, но в последнее время стала сдавать здоровьем, взяла отпуск и жила теперь в деревне под Рыбинском. Даша по-прежнему жила нелегко, но, по крайней мере, не голодала. И – главное! – в ней не осталось и тени от той придавленной, заморённой, потемневшей от невзгод девочки. Это была теперь взрослая, полная неброского достоинства девушка, уже вошедшая в отпущенные природой манящие, будоражащие формы. Особенно волновала коса. Толстая, в два Антоновых пальца, тугая, цвета зрелой пшеницы и длинная, до пояса. Антон упросил-таки Дашу не закалывать её, не прятать под платком, а носить свободно. Девушка упрямилась сначала – не привыкла, – но уступила. И чувствовалось, что ей очень нравится его внимание.
Так прошло полмесяца. И вот вчера Антон, по обыкновению, поджидал Дашу у перевоза. Но она появилась совсем с другой стороны – из города. Обеспокоенный Антон участливо заглянул ей в лицо – и едва не отшатнулся. На него смотрела та, прежняя Даша, которую он помнил год назад. Лицо заострилось. Под глазами – усталые бессонные круги. А ещё – испуг. Никак нельзя было поймать её взгляда. Она то и дело опасливо озиралась.
– Дашка, что случилось? – встряхнул её за плечи Антон.
– Антон… – еле слышно проговорила она. – Я… Я завтра уезжаю. Мне очень надо. Срочно.
– Да что ты? Зачем? Куда? – не понимал Антон.
– В Рыбинск. Завтра пароходом… – затухающе прозвенел её голос.
– Да что там? С матерью что-то? – почти кричал Антон ей в лицо.
– Да… Болеет. Написала. Зовёт… – и девушка махнула рукой в сторону Волги. – Ты не беспокойся. Всё будет хорошо. Я скоро. Мы увидимся. И, Антон, не провожай меня. Я сама. Прошу тебя, не надо. Ради меня…
– Господи, Дашка… Ну хорошо, не буду. А завтра-то? Завтра можно проводить? На пароход? – бормотал совсем сбитый с толку Антон.
– Не надо. Впрочем…если хочешь. Он в половине одиннадцатого отходит. Всё, не могу больше. Прощай.
И, коротко поцеловав его в щёку, девушка поспешно исчезла в сумерках. А Антон так и остался стоять, озадаченно скребя в затылке.
Всё это до малейших подробностей вспомнилось ему сейчас, когда он, уйдя с пристани, медленно брёл по берегу. А тут ещё этот странный и страшный человек на пароходе. Ерунда, конечно, пустые страхи, но кто знает… Антон тяжко вздохнул, расправил спину и зашагал в сторону трамвайной остановки.
И вдруг… Голову, что ли, напекло, чудится? Имя своё он услышал. Окликнули его. Тихо, тоненько. И голос. Дашкин голос, из тысячи узнаешь, не перепутаешь. Вздор! Она же сейчас на пароходе! Даже оборачиваться не стал. А в груди тоскливо закололо. Плохой это знак. Очень плохой.
– Антон! – снова донеслось до него. Громче. Протяжнее. Отчаяннее. Но всё же приглушенно, боязливо.
– Дашка… – прошептал он. – Дашка! – крикнул во весь голос и заоглядывался. Вон, вон она, за деревом, по ту сторону рельс, будто прячется от кого…
И со всех ног бросился к ней.
– Дашка! Ты что… Как? Как ты здесь? – задыхаясь, захлёбываясь, выкрикнул Антон, подбегая к девушке. Она сидела за деревом на фанерном обтёрханном чемоданчике. Тут же, рядом, лежал толстый узел из старой жёлтой простыни. С бельём, наверное. Даша подняла голову, и большие, серые, полные слёз глаза с болью и мольбой вскинулись на Антона. И что-то жалкое, отдалённо похожее на улыбку, пробежало по припухшим бледным губам и впалым щекам.
– Антон! Антон… Как хорошо, что ты пришёл! Что ты услышал… – тихо пробормотала она и расплакалась. Дрогнули плечи под тонкой белой кофтой с кружевными рукавчиками. Судорожно задёргался круглый, добрый подбородок. Жалко зашмыгал маленький, мягкий, как клубничка, нос. Обиженно раскрылись жалостливым треугольничком губы, и крупные слёзы выбрызнулись на скулы из-под коротких ресничек. Но даже такая – зарёванная – Даша была очень мила Антону, влекла к себе и волновала. И он, не помня себя, опустился перед ней на корточки, взял её за руки и заглянул в лицо.
– Дашка… Ну? Чего ревёшь-то? На пароход опоздала, что ли? Да?
Девушка всхлипнула и, закусив губу, долго и пристально посмотрела на Антона.
– Да, – кивнула она и, высвободив руку, утёрла лицо рукавом. – Думала, успею, а он… – и отчаянно махнула рукой.
– Тоже мне, горе! – улыбнулся ей Антон. – Через три дня уедешь. Загодя придём, ночевать на пристани будем… Будем, Дашка?
– Будем… – улыбнулась сквозь слёзы девушка.
– Да чего ты так уж? Мать, что ли, совсем расхворалась?
– А? – будто не расслышав, подалась она к нему. – Мама-то? Да, болеет…
– Ну, ничего, ничего. Подождёт три денька, не страшно. Ерунда какая… А ты уж сразу в рёв. Негоже. Взрослая тётя. Почти учительница, – успокаивающе, с улыбкой, шептал он ей.
Даша горестно покачала головой под голубой, в белый горошек, косынкой, откинула с груди за спину свою роскошную пшеничную косу и вдруг улыбнулась. Во всё лицо. Сморгнулись последние слезинки, дрогнули в уголках губы, заиграли ямочки на щеках.
– Спасибо тебе, Антон. Как хорошо… Что мы вместе! Снова вместе… – вздохнула она, подобралась, встала с чемодана и одёрнула свою длинную – до лодыжек – юбку.
– И пойдём. Пойдём скорее отсюда, не могу я здесь больше, хватит, – и, опасливо оглядевшись, подхватила чемодан и узел.
– Пойдём, – пожал плечами Антон. – Только не горячись. Это понесу я, – и осторожно перехватил у неё вещи. Недоговаривает Дашка, ох, недоговаривает. Напугана. И здорово, кажется. Но ничего. Ничего. Только не надо лезть с расспросами. Пусть сама. Когда сможет.