Волжское затмение
Шрифт:
– Начистоту? – прожевал, проглотил и замер Веретенников. Острые серые глаза его сверкнули, и перепачканное сажей лицо расплылось в улыбке. Недоброй. – Извольте. Думал. И не знаю. Мы с вами, Александр Петрович, этого и не узнаем никогда. Для нас здесь один путь и один конец. Пуля, – пояснил он и оттёр ладонью подбородок. – Банальная свинцовая пуля. В лучшем случае – в бою. В худшем – у стенки. Вот и всё. Вуаля, как говорят в цирке, – и картинно отмахнул рукой.
– Да вы циник, Юрий Аркадьевич, – покачав головой, прищурился Перхуров. – Ну а победить? Не судьба?
Веретенников отрицательно покачал головой и безнадёжно махнул рукой.
– Вряд ли, Александр Петрович. Они сильнее уже потому, что готовы погибать сами и приносить любые жертвы. А мы – нет. За наше дело гибнуть никто не хочет. Да и мы с вами, уж простите, не очень-то рвёмся умирать. Никто же не мешал нам с вами взять винтовки и выйти им в тыл. Вдвоём, раз остальные разбежались. Погибли бы, но геройски. Не захотели. Потому что бессмысленно. А они так не думают. Они готовы. Умирать и жертвовать. Собой и другими. Вот и вся разница. А циник… Да, наверное, циник. Но не больший, чем вы, Александр Петрович. Нас с вами в Ярославле ещё лет сто вспоминать будут. Да так, что и на том свете от икоты зайдёмся. Ну? – улыбнулся поручик уже добрее и мягче. – За такие речи вы меня уж наверняка разжалуете в рядовые?
Перхуров долго испытующе глядел на Веретенникова своими хмурыми, тёмными, непроницаемыми глазами. Так ничего и не ответил. Лишь коротко, одними уголками губ, усмехнулся и отвёл взгляд.
Веретенников отчаянным движением выкинул в костёр обугленную картофельную корку, лёг и блаженно растянулся на еловом лапнике.
– Благодать-то… – наслаждено выдохнул он. – Тишина… Зациклились мы с вами на войне, о жизни-то и позабыли… А как хорошо, когда не стреляют! – и прикрыл глаза, пожёвывая горькую еловую хвоинку.
Перхуров молчал, откинувшись на ствол берёзы. Лес проснулся окончательно. В верхушках деревьев звонко гомонили птицы. Лето. Лето на земле… Стало светло, припекало, и от влажных одежд поднимался лёгкий парок. В траве неугомонно, как часы, щёлкала какая-то букашка. Где-то совсем рядом выдал сухую гулкую дробь дятел. Полковник вздрогнул и открыл глаза. Отчаянные и беспросветные, как вся его переломанная жизнь. Нет, это не пулемёт. Не стреляют больше. Не стреляют. И как это хорошо! Почти прекрасно. Но вот дальше? Дальше-то что?
Не знал этого полковник Перхуров. Не знал этого никто. И до покоя и тишины в огромной, поднятой на дыбы, подожжённой со всех сторон России было ещё очень, очень далеко…