Вонючий рассвет
Шрифт:
– А как жить дальше, если в кусты нельзя сходить?
– пошутил в ответ Фимка.
Макаров с ужасом подумал, что ему придется поддерживать разговор, он не был расположен говорить. Ему хотелось заниматься рукописью будущего романа о Викторе Кларкове. Он вытащил из внутреннего кармана куртки блокнот, стал искать ручку, но не нашел.
– Странный вы человек, Макаров, - сказал Иван Ефремович.
– Нет никакой уверенности в том, что завтра утром вы проснетесь живым-здоровым. О Боге надо думать. А вы - за книжку. Смешно. На что вы рассчитываете?
– На лучшее...
– Ну, пишите...
– Спасибо.
"А в самом деле, почему я даже в последний день жизни потянулся именно к блокноту? Неужели, я тяжело болен самой презираемой изо всех известных человечеству болезней - графоманией?
– подумал Макаров равнодушно. Ему было наплевать.
– Болен и болен. Если найдется доктор - пусть приходит и лечит. Нет, конечно, неплохо было бы заниматься писательским ремеслом исключительно за деньги... Но так не бывает... А раз не бывает, то и незачем подобной ерундой забивать себе голову".
– Я вас рассердил?
– спросил Иван Ефремович.
– Сомневаюсь, что это так просто сделать...
– Эй, - крикнул Фимка.
– Вы чего-то не поделили? Нашли время для детских обид.
– Не выдумывай, - ответил Макаров.
В течение следующих трех часов не было произнесено ни единого слова. Каждый думал о своем. О Катастрофе, наверное?
Макарову страшно хотелось узнать, о чем так напряженно размышляют его спутники. В одной из своих книг он попытался описать подобную ситуацию. Но его способностей к сочинительству хватило только на то, чтобы заставить героя посетовать на собственную несостоятельность - ни хрена не удалось закончить вовремя.
К величайшему своему удивлению Макаров не мог сосредоточиться на мысли о смерти. Этого следовало ожидать. Он любил жить, а жизнь для него заключалась в возможности сочинения новых книг. Однажды он так и заявил одной настойчивой журналистке - "пока я в состоянии сочинять забавные истории, меня никакая хвороба не возьмет"! Интересно, распространяется ли эта примета на вселенскую катастрофу? Чушь. Очевидно, что утром он погибнет. Вместе с остальным миром.
Жалел Макаров только об одном, что ему не удастся подержать в руках пахнущую типографской краской книжку о Викторе Кларкове.
Но здесь ничего поделать нельзя - обстоятельства оказались сильнее его. Макаров усмехнулся. Вообще-то, все, что он хотел написать, было им уже написано. Но что-то не позволяло Макарову посчитать текст готовым, не хватало в нем какой-то изюминки. Историю Кларкова написать было не слишком трудно. Эпизоды были ярки и читабельны, но как-то так получилось, что смысла особого в повествовании не обнаружилось. Макаров включил в текст обширные обсуждения научных задач, возникавших при реализации, но это делу не помогло. Вопрос - зачем?
– остался без ответа. И книга не получилась.
Макаров не привык проигрывать по пустякам. Ясно было, что он чего-то не понял, а может быть, просто не сумел собрать всю необходимую информацию. Однажды он спросил у Махова:
– Зачем Виктору это понадобилось?
– Не знаю, - задумчиво ответил Махов.
– Для меня самого это всегда было загадкой. Если кто и знает ответ, то это подруга Виктора - Айрис. Не удивлюсь, если вопросы смысла жизни он обсуждал именно с ней.
– А кто она такая?
– Айрис?
– удивился Махов.
– Не могу ничего сказать... Я спрашивал о ней Виктора. Он знал ее лет десять, не меньше, но выяснить - кто она - ему в голову как-то не пришло. Единственное, что он знал точно - она всегда рядом, когда в ее присутствии есть необходимость.
– Если я правильно понял, - уточнил Макаров, - чтобы закончить книгу, мне надлежит побеседовать с Айрис?
– Ты писатель, тебе виднее.
И Макаров обязательно отыскал эту загадочную Айрис, если бы не попал в переплет с Катастрофой чужого мира. Все произошло так стремительно. А теперь - что попусту руки себе заламывать. Время ушло. Придется ему смириться с тем, что Айрис не посчитала, что в ее присутствии есть необходимость.
Солнце клонилось к горизонту с почти неприличным в данной ситуации безразличием. Макаров изнемогал, он терпеть не мог ожиданий, тем более - ожидания смерти. По своей натуре он был человек деятельный, и вынужденный простой бесил его. Надежда на спасения, по его представлениям, могла быть только у человека, который сам позаботился о своей судьбе.
– Послушай, Фимка, - решил он прервать затянувшееся молчание.
– Мы сидим на этих плитах уже часа три, молчим... Не кажется ли тебе, что нам следует что-то предпринять для собственного спасения? Пошевелить, так сказать, ручками?
– Нет!
– отрезал Фимка.
– Вот тебе и раз!
– удивился Макаров.
– А вдруг у нас получится?
– Подождите!
– вмешался Иван Ефремович.
– Посмотрите вон туда!
– он указал рукой в сторону медленно умирающего города.
Макаров повернулся. Он увидел, как обрушилось еще одно здание. А потом заметил двух бегущих в их сторону людей.
– Люди? Кто это?
– вырвалось у Макарова.
– Не знаю, - ответил Иван Ефремович.
– Они только что вылезли из руин.
– Сюда! Сюда! Давайте сюда!
– истошным голосом заорал Фимка.
К своему удивлению, Макаров узнал в одном из бегущих Махова. Другой, надо полагать, был Сергеем Сергеевичем. Через некоторое время они оказались на плитах.
– Вы боитесь бродить по траве?
– спросил Махов подозрительно.
– Береженого Бог бережет, - жестко ответил Иван Ефремович.
– Мы не знаем, что в этом мире хорошо, а что - плохо, - вставил Фимка.
– И не собираемся устанавливать это на опыте.
На этих словах желание говорить друг с другом окончательно пропало. Сергей Сергеевич расположился в стороне от других, он сидел, обхватив поджатые ноги, словно боялся пошевелиться, его глаза были закрыты. Фимка и Иван Ефремович устроились рядом, при этом умудрялись не обращать друг на друга никакого внимания, как это обычно делают незнакомые пассажиры в метро.
Макаров, к своему немалому удивлению, протянул руку Махову, тот, наверное, чисто автоматически, пожал ее. Так встречаются близкие люди после долгого расставания.