Воображаемое. Феноменологическая психология воображения

Сартр Жан-Поль Шарль Эмар

Мы очень далеки от того, чтобы растворять воображение в совокупности психической жизни, и еще более далеки от того, чтобы видеть в образе автоматическое воспроизведение того или иного чувственного содержания. Для нас образ представляет собой определенный тип сознания, абсолютно не зависящий от сознания перцептивного типа, и коррелятивно определенный sui generis тип существования его объектов. В то же время воображение как таковое, исчезнувшее с тех пор, как психологи разуверились в психических способностях, в качестве одной из четырех или пяти основных психических функций, на наш взгляд, вновь обретает важность, которую трудно переоценить. Эту функцию мы и попытаемся описать в дальнейшем.

Часть III

Роль образа в психической жизни

Глава 1. Символ [78]

Образ

не выступает ни в качестве иллюстрации мысли, ни в качестве ее опоры. Дело в том, что он вовсе не инороден по отношению к ней. Образное сознание содержит в себе некое знание, некие интенции, оно может иметь в своем составе те или иные слова и суждения. Мы хотим указать не на то, что суждения могут возникать на основе образа, но на то, что в саму структуру образа могут входить суждения, облеченные в особую, а именно образную форму. Если я хочу, например, представить себе лестницу в одном доме, куда я давно не заходил, то сначала «вижу» просто лестницу из белого камня. Некоторые лестничные пролеты предстают передо мной как бы в тумане. Но я не удовлетворяюсь этим, мне чего-то не хватает. Какое-то мгновение я колеблюсь, перебираю свои воспоминания, не покидая при этом образную установку, затем с ясным сознанием своей вовлеченности и принятой на себя ответственности позволяю появиться ковру и медным прутьям лестничных маршей. Речь здесь идет о некоем акте моего мышления, о некоем свободном и самопроизвольном решении. Но это решение не прошло стадию чистого познания и не было выражено в словах. Акт, в ходе которого я оказался вовлечен в это занятие, аффирмативный акт, был как раз образным актом. Мое утверждение (assertion) как раз и послужило причиной того, что объекту моего образа было придано качество «быть покрытым ковром». И именно этому качеству я позволил проявиться б объекте. Но очевидно, что этот акт есть суждение, ведь, как ясно показали исследования Вюрцбургской школы, существенной характеристикой суждения является принятое решение. В образное сознание, стало быть, входят суждения особого типа, а именно образные утверждения (les assertions imageantes). Одним словом (в дальнейшем мы увидим, что речь может идти даже о входящих в состав образов умозаключениях, то есть о связях, неизбежно присутствующих в образных сознаниях), идеативные элементы образного сознания суть те же, что и элементы других сознаний, тех, которые принято называть «мыслями». Разница по сути дела состоит лишь в общей установке. То, что обыкновенно называют мыслью, есть сознание, утверждающее то или иное качество своего объекта, но не реализующее эти качества в нем. Образ, напротив, есть сознание, нацеленное на то, чтобы продуцировать свой объект; сообразно тому оно конституируется определенным способом выносимыми и получаемыми суждениями и ощущениями, которые мы не сознаем как таковые, но улавливаем по интенциональному объекту как те или иные его качества. Все это можно выразить одним словом: функция, которую выполняет образ, есть функция символическая.

78

В этом и последующих параграфах мы будем для большего удобства использовать обороты и выражения, которые будто бы придают ирреальному объекту способность воздействовать на сознание. Как бы то ни было, это, разумеется, метафора. Нетрудно установить истинный ход процесса. Образ, к примеру, не способен убедить нас в своем существовании, но мы убеждаемся в этом в ходе самого акта, которым конституируем этот образ.

С некоторых пор — и, несомненно, под влиянием психоанализа — было много написано о символическом мышлении. Но при этом дело всегда замыкалось на той концепции, согласно которой образ считается материальным следом, неодушевленным элементом, задним числом, играющим свою символическую роль. С точки зрения большинства психологов, мышление представляет собой некую деятельность по отбору и организации, оно словно вылавливает свои образы в бессознательном, с тем чтобы располагать и комбинировать их друг с другом в зависимости от обстоятельств: в этом случае оно было бы строго отделено от тех образов, которые оно друг с другом связывает, и правильнее всего было бы уподобить его шахматисту, двигающему по доске фигуры с целью разыграть определенную комбинацию. При этом каждая комбинация и представляла бы собой определенный символ.

Но мы не можем согласиться с концепцией, согласно которой символическая функция добавляется к образу извне. Нам кажется (и мы надеемся, что уже дали это понять), что образ символичен по своему существу и по самой своей структуре и что нельзя упразднить его символическую функцию, не разрушив при этом его самого.

Но что такое, собственно говоря, символ? Как отличить символ от знака или от иллюстрации? Быть может, критический анализ крайне любопытных, но и крайне мало известных работ Флаха о «символических схемах в процессе идеации» [79] позволит нам ответить на

эти вопросы.

79

Flach A. "Uber symbolische Schemata in produktiven Denkprozess // Arch. ges. Psych. Bd LII. P. 369 и далее.

«Я заметил, — пишет Флах, — что, когда я хочу прояснить для себя исходные данные какой-либо задачи или усвоить положения, из которых можно извлечь определенную пользу для моего мышления, у меня время от времени рождаются некие представления, более или менее яркие, но всегда ведущие к решению задачи, к схватыванию смысла фразы».

Эти представления возникают именно в процессе схватывания. Они не сопутствуют простому припоминанию того или иного положения или условий задачи. Их невозможно произвести волевым усилием. Если мы хотим породить их насильно, то добиваемся лишь появления того, что Флах называет «иллюстрациями мысли» («Denkillustrierungen»), — «смутных гравюр», по терминологии Бине. Для того чтобы перед нами появилась схема, нужно нацелиться на нее непосредственно: все свои силы испытуемый должен приложить к тому, чтобы схватить то или иное слово или предложение. Остается узнать, любой ли акт схватывания сопровождается появлением схемы. Флах так не считает. Он предупреждает, что схемы не сопутствуют тем умственным усилиям, интенсивность которых недостаточно велика. «Нам не удавалось добиться появления схем, когда работа была слишком легкой или когда испытуемые могли выйти из положения, прибегнув к услугам своей памяти. В подобных случаях мы сталкивались либо с речедвигательной реакцией, либо с простыми иллюстрациями».

Эти схемы имеют одну существенную характерную черту: они «не обладают каким-либо собственным значением, но лишь символическим». Если испытуемый делает набросок схемы, только что привидевшейся ему, то в глазах непосвященного наблюдателя этот набросок оказывается лишен какого бы то ни было значения. Дело в том, что эти образы обладают всеми фундаментальными чертами, необходимыми для того, чтобы мысль была точно представлена в ее конкретной структуре, — и только этими чертами.

Именно этим они и отличаются от другой разновидности образов, которые Флах, как мы уже видели, называет «иллюстрациями мысли» и которые он определяет следующим образом:

«Тем самым я хочу сказать, что они делают доступной для чувственного восприятия иллюстрацию объекта, которая находится в случайном, внешнем, чисто ассоциативном отношении к мышлению».

Можно догадаться, что иллюстрация — это одновременно и нечто большее, и нечто меньшее, нежели мысль.

«Опыт № 53: У испытуемого, которого попросили кратко и по существу охарактеризовать Эмиля Золя, возникает представление о скачках. Экспериментатор спрашивает, сознает ли испытуемый, как его представление соотносится с требуемой характеристикой, и тот отвечает, что некогда прочел подробное описание скачек в романе „Нана“ и с тех пор при упоминании имени Золя у него регулярно возникает этот образ».

Ниже, напротив, приведены некоторые символические схемы, взятые из отчета об экспериментальных исследованиях Флаха. Флах предлагал испытуемым обычные, главным образом отвлеченные, выражения, которые те должны были попытаться понять:

«№ 7. Обмен: Я придал своей мысли форму ленты. Эта лента знаменует собой круговой процесс обмена. Кривая линия развертывается по спирали, поскольку при обмене один приобретает то, чего лишается другой. Кривые не равны друг ДРУГУ, это должно выражать прибыль и убыток, к которым приводит всякий обмен. Лента появляется незамедлительно».

Нижеследующая схема, говорит Флах, напоминает ту, которой в логике принято изображать два понятия, объемы (или содержания) которых имеют общую часть. Но в логике речь здесь идет о частичном определении.

«№ 14. Компромисс: связь между двумя людьми. У меня возникло представление о двух телах, скользивших навстречу друг другу несколько наискосок. Они имели неопределенную форму, но были именно двумя телами — одно с правой стороны, другое с левой, — каждое из которых всасывало в себя другое. Тела были плотными и выбрасывали вперед протуберанцы, которые гасились друг в друге. Вскоре осталось лишь одно тело. Но, что удивительно, оно не увеличилось в сколь-нибудь значительной степени, оно было лишь немного шире, чем каждая из частей, но меньше, чем две объединенные части. Оно было серо-зеленым, этакого грязного серо-зеленого цвета. В это время руки мои находились в движении».

«№ 22. Бодлер. В свободном пространстве, на абсолютно темном фоне я сразу же увидел сине-зеленое пятно, по цвету напоминающее купорос и как бы выплеснутое в это пространство одним-единственным широким взмахом кисти. Пятно было больше скорее в длину, чем в ширину, быть может, раза в два. Сразу же явилось знание о том, что этот цвет должен выражать нечто болезненное, специфически декадентское, характерное для Бодлера. Я пытаюсь применить этот образ к Уайльду или Гюйсмансу, но это невозможно. Я ощущаю довольно сильное сопротивление, как если бы мне предлагали что-то противоречащее логике. Этот образ имеет силу лишь для Бодлера, и с этой минуты он становится для меня репрезентативным в отношении этого поэта».