Вопреки, или Ты меня не купишь
Шрифт:
Среди толстопузов, по-индюшачьи расхаживающих по двору под руку с молоденькими девушками модельной внешности. Среди парней и мужчин, на первый взгляд спортивных и подкачанных, но напоминающих тающее мороженое, покрытое черной дорогой тканью, подвязанное дохлой змеей-галстуком. В глаза бросались золотые сверкающие запонки, часы на руках высокого класса, модные лощеные прически.
Такую и мне сделали, когда я сошел с самолета, зализали, как пионера, но я ее пятерней сильно испортил, потому пряди неаккуратной копной падали на глаза.
Темноволосая девчонка
Я слишком привык к своей деревне: к простым нарядам, к природной красоте, к теплу солнца, к свежести воды из реки.
Пятнадцать минут истекли очень быстро, а я не успел мысли толком привести в порядок. Выпил стакан воды и пошел в уборную. По пути свалил вазу и зацепил угол стола бедром. Люди, сыпнувшие в стороны, меня не смущали, меня больше волновало, что лететь с женой нам придется в непогоду. Только бы не отложили рейс. Только бы не оставаться в этом ненавистном мне городе.
Я стоял напротив зеркала и думал, не перегнул ли палку с Брагиной. Но отступать некуда: она моя будущая жена, и как бы ни было противно, мне придется на нее смотреть, как на временную любовницу. Жестокая необходимость, что так больно ранит мое едва зажившее сердце.
Умылся холодной водой, в надежде выгнать из головы воспоминания. Да только это невозможно, все равно что вырвать сердце из груди, сжать его в кулаке, слушать, как бьется в агонии, а потом положить под ноги и проткнуть каблуком.
Капельки влаги стекали по щекам и заползали за ворот белой, как снег, рубашки. Жестокий мир прокрутил меня в мясорубке, но я выжил, очнулся. Хотя и не живу толком, а так… как пугало огородное – мотаюсь туда-сюда, разгоняя воронье от урожая.
Я вышел из туалета в еще более жутком состоянии, чем был. Чтобы отвлечься, проверил кольца в кармане, попросил охрану не отходить далеко, предупредил, что мы здесь не задержимся.
Невеста появилась в конце коридора одна. Ни отца, ни матери, ни брата или друга, кто бы ее поддержал. Одна, словно березка в поле, под диким ветром реальности.
Я не ожидал, что она выступит против брака. Это было откровением. Шоком. Брагин принудил ее? Свою дочь, кровь и плоть, отдал чужому мужику без согласия? Да, мне выгодно, что он такой мудак, но… Как-то слишком жестоко. Разве родные так поступают? Как их после такого родными-то называть?
Девушка вдруг показалась мне куколкой под стеклянным колпаком. Красивой, нарядной, изысканно-свежей, но недоступной. Она понимала, на что идет, и плотно запечаталась от внешнего мира. Я это чувствовал по взгляду – охолодевшему решительностью, по выпрямленной гордостью спине, по твердым шагам, что буквально забивали в паркет безмолвное «ты меня не купишь».
Я должен это сделать, женить ее на себе, совратить, хотя сомнения и совесть крутили, мучили, вертели, словно я застреленный кабан над костром, обугленный от горя, обглоданный судьбой до кости.
Холодная рука, тонкая, как лоза, легла в мою ладонь. Влажная от воды или, скорее всего, слез, что все еще сверкали в уголках глаз невесты.
Прости, милая, но отменить церемонию не получится. Времени ждать у меня нет. Если бы я знал, что для тебя это так тяжело, искал бы жену лучше, попроще, но сейчас… поздно метаться. Нам придется пойти до конца.
– Брагина Есения Олеговна, согласны ли вы…
Пока длилась вступительная речь, я, кажется, не дышал. Перед внутренним ликом стоял другой день, другая жизнь, другая… невеста.
– Да, – ответила Брагина безжизненным голосом. Не повернулась ко мне, смотрела вперед, в никуда.
– А вы, Волгин Ренат… – женщина в строгом синем платье, что вела нашу свадьбу, обратилась ко мне.
Я не слышал и слова, что она говорила дальше, смотрел на будущую жену и на последней силе воли заставлял себя шагнуть с обрыва. У меня нет выбора. Нет его. Нет…
– Нет? – вдруг испуганно переспросила сотрудница ЗАГса, а я дернулся. Вслух сказал?
– Да, беру, – поправил давящий горло галстук и повернулся к Есении.
Она ковырнула горящим взглядом, приподняла тонкую бровь от удивления. Девчонка думала, что я горю желанием взять ее в жены? Что рад видеть рядом ее, а не Валери? Пусть не мечтает. Это договорной брак. Только и всего.
– Обменяйтесь кольцами.
Я подозвал охранника, взял с его крупной ладони меньшее кольцо и перехватил ладонь невесты. Надевая на палец, заметил, как девушка дрожит, и как покраснела кожа на ее руках. Словно обожглась. Она не дернулась, не пискнула, когда натягивал колечко, хотя ей явно было больно. Так сильно, что сжала губы до бела. Бурые полосы горели на бледной, будто фарфор, коже, словно ее руки побывали в кислоте. Что это? Похоже на раны от хмеля, только он так умеет рвать незаметно, а потом оставлять жгучие полосы, заживающие очень долго. Почему не призналась? Видимо, поранилась, когда из окна лезла.
Есения чуть не выронила мое кольцо из дрожащих пальцев, но справилась и с этим. Прикасаясь к моим рукам, подрагивала всем телом и кривила губы. Не то от боли, не от от отвращения.
Я с трудом понимал, куда нас приведет этот день, но знал точно, что насиловать жену не смогу, а спать с ней придется и лучше поскорее. Значит, план, продуманный до мелочей, будет не таким простым, как мне хотелось бы. Вынужден буду искушать и соблазнять девушку, хотя для меня это в новинку, а, оглядываясь назад, как ножом по сердцу.
– Можете поцеловать жену, – услышал я издалека. В груди бомбой взорвалась старая память: Валери в коротком подвенечном платье, с длинным хвостом из фаты, с волной черных густых волос. Ее губы, мягкие и податливые, сладкие, будто мед, и порочно безудержный язык.
Подался ближе. Девушка под руками натянулась, стала каменной, неживой. Куклой.
Та жизнь, прошлая – просто сон – приятный и скоротечный. Просыпайся, Ренат. Просыпайся! Сука-жизнь приготовила тебе новый горький глоток.