Вопреки всему (сборник)
Шрифт:
Подхватили Куликова за ноги, за руки, попробовали уложить в ящик — не влез в него пулеметчик, не проходил по длине, попытались подогнуть ему конечности, втиснуть в гроб — не получилось. Почесав затылки, старики призвали на помощь молодого, старшего среди них — сержанта с. жестким лицом, располосованным длинным глянцевым шрамом — такой след оставил ему на память осколок.
Сержант посмотрел на тело пулеметчика, поприкидывал что-то про себя и сказал:
— Он влезет в ящик, обязательно влезет, надо только поднажать немного.
Сержант хоть и перенес тяжелое ранение, и лицо его украшал приметный боевой шрам, а был молодой, силы в нем еще остались, он встал на тело пулеметчика, надавил всем своим весом, и Куликов вместился в снарядный ящик, вошел целиком… Но правую ногу сержант ему все-таки сломал.
Так что отправился Куликов в свою могилу поломанным.
Старики постарались, вырыли ему отдельную могилу, — мелкую, правда, — в нее воткнули временную рогульку, чтобы люди знали: здесь лежит достойный человек, на дощечке начертали: "Пулеметчик Василий Куликов. Погиб 14 марта 1943 года". Над могилой соорудили небольшой холмик, перекрестили его и передвинулись дальше — надо было еще кое-кого зарыть в землю.
На прощание ефрейтор оглянулся, поправил шапку, косо сидевшую на голове, и сказал:
— По этой рогулине с дощечкой пулеметчика и найдут. И памятник ему поставят. Не такой, как наша рогулька, а серьезный.
Махнул рукой, вздохнул.
Поникло небо, сделалось темным, тяжелым, криво прогнулось над землей. Было тихо, даже орудийных ударов не слышно — откатился фронт к древнему русскому городу.
Откуда-то появились птицы, которых никак не должно было быть здесь, — четыре тонконогих синицы с тенькающими звонкими голосами, уселись на ветки кустов, которые окаймляли проходившую недалеко от высотки проселочную дорогу. Напились воды из лужи, потом переместились к роготулине ближе — любопытно стало, что за растение новое тут выросло… Теньканье их смолкло, словно бы легкокрылые птицы эти столкнулись с тяжелым горем и были им оглушены.
День весенний хоть и длиннее, наполненнее дня зимнего, а все же сильно уступает дню летнему, особенно июня месяца, радующего все живое светом и теплом, вечер четырнадцатого марта наступил очень быстро, сопровождали его жидкие перестрелки, отдельные винтовочные хлопки, но очень скоро вся эта несерьезная трескотня стихла.
Что-то замерло в природе, все живое угомонилось, а мертвое — тем более. В этой тиши, способной в одинаковой степени рождать и тревогу, и спокойствие, несколько девушек — медиков среднего звена — возвращались к себе в санбат. Дорога огибала высоту, которую совсем недавно занимала рота Бекетова, и втягивалась в прозрачный покоробленный лесок, устало успокоившийся в тиши.
Верховодила в группе старший сержант Головлева, она была вроде бы как командир отделения и могла выстроить девушек "во фрунт", имелись у нее такие полномочия, но Маша Головлева ими никогда не пользовалась.
В группе находилась и ее подружка и напарница Клава, хоть и поникшая от усталости, но тем не менее пытавшаяся в такт шагам завести какую-нибудь бодрящую песню. Ведь если не бодриться, то можно вообще согнуться в сухой калач.
У высотки Маша повела головой в сторону воронок, оставленных у подножия танковыми снарядами.
— Здесь наши воевали. Вася-пулеметчик…
— Он сейчас, наверное, Смоленск в бинокль разглядывает. Надежный мужик. Какой-то бабе очень сильно повезет с ним.
— Для начала надо выжить, Клава, — назидательно произнесла Маша, — всем нам… А пока не выживем, не одолеем войну, говорить о чем-то — грех.
— Уж больно ты строга, как я погляжу, — строчкой наполовину стихотворной, классической, знакомой по школе, проговорила Клава.
Маша не выдержала, рассмеялась — нравился ей этот весенний вечер, очень похожий на дивные вечера довоенной поры, нравилось, что в небе не скрипят противно, как большие кожаные чемоданы, крупнокалиберные немецкие снаряды, имеющие способность неурочно возникать в воздухе; кстати, солдаты наши их так, чемоданами, и называют, — довольно пренебрежительно, не свистят пули, вместо них очень нежно подбадривающе посвистывают синицы…
— Девчонки, вы идите, не торопясь, а я кое-куда загляну, — сказала Маша.
— Это куда же "кое-куда"? — спросила самая языкастая в группе санинструкторов младший сержант Дронова, Машина тезка и землячка.
— Много будешь знать — скоро состаришься.
Маша свернула к кустам краснотала, на ветках которого начали проклевываться маленькие твердые почки, присела у небольшого невзрачного холмика и через несколько мгновений услышала идущий из-под земли звук, похожий и одновременно не похожий на человеческий голос… Может быть, даже больше похожий на стон. Насторожилась, стараясь понять, откуда он идет.
Через полминуты звук вновь донесся до нее, сдавленный, мучительно короткий, принадлежащий явно умирающему человеку. Только сейчас она поняла, что присела у солдатской могилы. Оглянулась, разглядела темную покоробленную фанерку с начертанной на ней надписью.
Мгновенно вскинулась над холмиком и закричала что было силы:
— Девчонки, немедленно ко мне! — подумала, что они ее могут не услышать, а раз так, то придется стрелять, чтобы привлечь внимание, а с другой стороны — вдруг и не придется, и Маша закричала вновь: — Девчонки, сюда! Сюда-а…
Стрелять из табельного пистолета не пришлось, подружки услышали ее голос, развернулись и бегом понеслись к своей старшей, только брызги воды и грязи из-под сапог полетели.
— Чего у тебя стряслось, Маш?
Маша, глотая слезы, тыкала рукой в слепую фанерку, привязанную проволокой к неказистой рогулине… Не тот памятник был поставлен герою войны, совсем не тот.
— Вы посмотрите, девчонки, посмотрите, — давясь словами, наконец сумела выговорить Маша, помотала неверяще головой.
— А чего смотреть-то? Могила… Обычная солдатская могила.
— Там Вася-пулеметчик. Он — живой… Стонет.
Галдеж мгновенно утих. Стало слышно озабоченное теньканье синиц, птицы словно бы хотели что-то сообщить людям, обратить внимание на холмик, которого не должно было бы быть, но люди не слышали, не понимали их…
В теньканье врезался глубокий, слабый, но все-таки отчетливый стон. Не сговариваясь, девушки бросились раскапывать могилу, отмеченную рогатиной с привязанной к ней темной фанеркой.