Ворчливая моя совесть
Шрифт:
Фомичев был готов на все. Хлеба бы кусок — и на том спасибо.
— Николай Иванович, — спросил он громко — только бы сказать что-то, — а коралл у вас здесь такой же, как в кабинете. Откуда они? Из южных морей?
— А может, и под нашими ногами коралловые фации есть? — откликнулся Бронников. — Здесь ведь тоже когда-то море-океан было. Трудно представить, а?
— Воды тут и сейчас хватает, — пробормотал Фомичев. Что бы еще сказать?
— Юра, а что там у вас на буровой новенького? — заполнил паузу Бондарь. Глаза он при этом
— Бурим, — опустил голову Фомичев. — Бурим, бурим… Как заводные. А толку не видно. — «Для этого, что ли, вызывали? Узнать?»
Бондарь сел.
— Ну, ну? Подробней, пожалуйста.
— Когда тысячу прошли — чихала скважина. Теперь — нет. А нам знаете как фонтан нужен? После всего…
— Метры вам нужны, метры, — громко произнес на кухне Бронников, — у вас план в метрах выражен. И технологическая карта есть, согласно которой… — Неся в одной руке исходящий паровозным паром чайник, а в другой красный кирпич, он вошел в гостиную, поставил кирпич на стол, чайник на кирпич, вернулся на кухню и тут же появился снова, с сахарницей, буханкой белого хлеба и чуть ли не полуметровым, сверкающим кристаллами соли пластом сала на деревянном подносе. Действительно банкет…
— Вот и Лазарев наш так считает, — произнес тем не менее Фомичев, — считает, что метры нам нужны.
— Знаем, — разливая по стаканам кипяток, кивнул Бронников. — Ешьте, Фомичев!
— Спасибо…
— Вам, Фомичев, за что деньги платят? За фонтаны?
— За метры, — буркнул Фомичев, потянувшись к ножу и к хлебу. Сквозь розовато-коричневую, обожженную железом формы корочку просвечивала молочная, подсиненная белизна. А сало, сало!.. Взяться за сало он, однако, не решился. Бронников сам полоснул несколько раз по сверкающей солью мякоти.
— Навались!
«Сладкий чай и бутерброды с салом, — сделал вывод Фомичев, — вкусная и калорийная еда!»
— Слушай, Фомичев, — не отставая от проголодавшихся гостей, гнул Бронников, — а как у тебя с учебой? Движется?
«Учеба… — не отвечая, хмыкнул про себя Фомичев, — на учебу переводит. А тема фонтана не по нем…»
— Учеба? — переспросил он. — А что учеба?.. Я, Николай Иванович, про фонтан договорить хочу… Про метры… Одними метрами тоже не проживешь. Нам смысл своей работы видеть хочется. А вы…
— Смысл? Безграмотно рассуждаете, Фомичев. Вам бантик, я вижу, нужен, а не смысл. Побрякушка нужна, обманка… Постойте, постойте, так как же у вас все-таки с учебой? Впрочем, вы ведь на историческом…
Фомичев нервно поглощал бутерброд с салом.
— Исторический мой тут ни при чем! Что же касается смысла… Мне кажется, правильно я сказал. Между прочим… — он взглянул вдруг на бутерброд и, опомнившись, отложил его далеко в сторону, отодвинул от себя стакан. Поднялся, быстро вышел в прихожую, натянул куртку и стал обувать башмаки. Хотя следовало бы наоборот. — Между прочим, — выкрикнул он, завязывая шнурки, — еще неизвестно!.. Еще неизвестно… — а что именно еще неизвестно,
В прихожую вышел Бронников.
— Погоди, — сказал он, нахмурясь. На лбу его парила чайка. — Мы же о командировке твоей не поговорили. Я тебя для чего сюда вызвал?.. В командировку тебя послать хочу.
Этого Фомичев, признаться, не ожидал. Странное предложение. Очень странное. Но что-то в нем было. Гм…
— Слетаешь в Салехард, — не глядя ему в глаза, сказал Бронников, — оттуда в Тобольск, в Тюмень — и назад. В Салехарде договор с Панхом продлишь, в Тобольске — вручишь отцу Серпокрыла письма. Их недавно вернули из прокуратуры. В Тюмени — подсуетишься насчет картошки. Кроме того, у меня к тебе есть одна личная…
— Насчет картошки? — удивленно перебил его Фомичев. — Какая еще картошка?
…Фомичев и обратно, в общежитие, шел левой стороной улицы. В одном из дворов он увидел знакомый конторский «уазик» с брезентовым верхом. Где-то здесь, значит, в одном из этих домов спит водитель. Игорек. Готовится к новому, полному хлопот дню. А он уже наступил, этот день.
Они постелили себе в разных комнатах, готовы были уже провалиться в бездну усталого, ограниченного будильником сна.
— Это я хорошо придумал, — зевая, произнес Бронников, — с командировкой…
Молчание.
— Дим, — засмеялся Бронников, — ты чего? Уснул?..
— Послушай, я совсем забыл… — подал вдруг голос Бондарь. — Ознакомился я все же с мнением ребят наших… Ну, насчет все этой же Сто семнадцатой…
— С мнением специалистов? — не удержался от некоторой иронии Бронников.
Бондарь вздохнул.
— Разное у них на этот счет мнение. У некоторых — диаметральное… — Он снова помолчал. — Что же касается командировки этого паренька — то я против. Без консультаций с Рафаилом и Кочетковым…
— А хоть бы и проконсультировался — дело сделано, — раздраженно бросил Бронников. — Это было необходимо! Спи!
— Послушай, Николай Иванович… Я все думаю… Не слишком ли мы… неразлучны?.. Кое-кто может предположить, что в случае чего… Что подсуживать друг другу будем…
«Хитер друг, — усмехнулся Бронников, не сразу ответив, — предупреждает…»
— Неразлучны? — переспросил он. — А по-моему, мы и должны быть неразлучны! Что в этом странного? Я — Чапай, ты — Фурманов. Разве не так?
Теперь уже Бондарь держал паузу.
— Нет, не так, Николай Иванович. Ты — прошу прощения — отнюдь не Чапаев, а… Бронников ты. А я — Бондарь.
Помолчали.
— Какие-то функциональные фамилии нам от предков достались. Черт знает что! Цеховая принадлежность обозначена — и только. Мои — броней занимались, твои — бочками.
— Дело не в фамилиях. Пушкин… Тоже примета профессии, а…
Помолчали.
— Давай с тобой, Бондарь, знаменитыми станем. А? На весь свет! Как Пушкин!