Ворлок из Гардарики
Шрифт:
«Как можно пить такую гадость? Да и кто мог забрести в гости к убийцам Фьялару и Галару без риска утром не проснуться?»
Вратко почти угадал. Злобные карлики осквернили душу еще одним грехом гостеубийства – заманили к себе и прикончили йотуна[20] вместе с его женой. Но, как говорится, сколь веревочке ни виться, а кончику быть. Сын убитого великана, Суттунг, пришел отомстить за родителей. Он усадил карликов Фьялара и Галара на верхушку скалы, что в прилив скрывалась под гладью моря, а сам унес мед мудрости и вдохновения в горы Хнитбьёрг, где спрятал его в пещере.
«Интересно, сам он отхлебнул или нет? – размышлял Вратко. – Вот я бы не удержался. Как можно владеть таким сокровищем и не воспользоваться? Но с другой стороны, если бы Суттунг попробовал меда мудрости, то не дал бы томиться под спудом великому сокровищу, а роздал бы его желающим приобщиться к величию асов»…
Мед мудрости хранился в котле и двух чашах в глубокой пещере под скалой. А охраняла его дочь великана – здоровенная Гуннлёд. Один, сидя на престоле богов в Асгарде, увидел все это. Отец богов решил исправить дело и восстановить справедливость, но, поскольку йотуны по силе почти не уступали асам, попытка принудить их поступать против воли была задачей не из легких. Для того чтобы вызволить и вернуть миру мед поэзии, Один нанялся в работники к брату Суттунга, представившись обычным человеком по имени Бёльверк. В награду за труды он попросил глоток чудесного меда. Брат Суттунга, которого звали Бауги, опрометчиво согласился. Вот и пришлось одному великану помогать Одину провести другого. Впрочем, для Высокого[21] стравить двух турсов[22] – самое плевое дело.
Бауги вместе с Бёльверком пробурили отверстие в скале до той самой пещеры, в которой Суттунг хранил мед поэзии. После этого Один превратился в змею, пролез в отверстие и в три глотка осушил котел и две чаши.
Выбрался отец богов в змеином обличье на волю, обернулся орлом и помчался в Асгард. Но от йотунов так просто не убежать. Суттунг, обнаружив пропажу, догадался, чьих рук дело это хитроумное похищение. Великан превратился в орла, настолько же превосходящего размерами обычных птиц, как и сам Суттунг – людей и асов. Долго он гнался за Одином и загонял его настолько, что бог проглотил часть меда, который до того удерживал в зобу. Но все-таки он спасся, оставив йотуна ни с чем, и в Асгарде отрыгнул мед в большую чашу, которую на радостях приволокли прочие боги. Они не стали прятать волшебный напиток, а отдали его людям. С тех пор о всяком поэте говорят, что он вкусил меда Одина. А та часть меда мудрости, что попала в желудок бога, летевшего в облике орла, вышла из-под птичьего хвоста пометом. Говорят, те, кто спутал его с истинным медом, стали плохими скальдами. Они, как ни стараются, не могут подобрать нужных слов в строку. На пиру воины смеются над их потугами. Так и ходят они среди людей, обиженные, злые, уверенные в собственном величии.
В завершение рассказа Сигурда Хродгейр сказал вису, вызвавшую веселый смех среди хирдманов:
Буром бурил БёльверкВежу ветра света,Меру меда метилПригубить рта притвором.Капли капал щедроКаждому по мере,Клал – кому от клюва,Прочим из-под перьев.После этого Черный Скальд пояснил новгородцу, что висой называется стихотворение из восьми строчек, сложенных по особым законам. Размер, которым пишут висы, называется дротткветт.[23] В строках дротткветта должны повторяться звуки, это придает стихам неповторимую красоту и своеобразие. Как, например, строкам, принадлежащим самому Харальду Суровому. Их он слагал, будучи еще простым морским разбойником, наводящим ужас на побережья Средиземного моря:
Конь скакал дубовыйКилем круг Сикилии.Рыжая и ражаяРысь морская рыскала.[24]А связывать строки в висе рифмами совсем не обязательно. Рифмы в дортткветте могут быть и внутри строки. Так даже красивее.
Сложность и красота творений скальдов определяется не только внутренними рифмами и чередованием звуков. Немало в этом помогают хейти и кеннинги. Что это за штуки такие и с чем их едят, пришлось объяснять долго.
На самом деле хейти – это замена одного названия или имени другим названием или именем. Например, имена Тора и Перуна Хродгейр заменил словом «Молниеметатели». А Одина мог бы назвать Высоким, Вещим, Хрофтом, Одноглазым… Ну, у отца богов много имен, всех не перечислишь. Загадывать хейти и разгадывать их могут лишь те, кто в легендах и преданиях викингов чувствует себя как рыба в воде.
Кеннинг предполагает замену одного слова несколькими, иносказательно описывающими главные свойства того предмета или живого существа, о котором идет речь. Нередко кеннинги позволяют избежать повторения слов в висе. Скажем, путь китов – море, поле волн – тоже море, да и поле Ньёрдово – тоже море. А вот в висах Харальда и конь дубовый, и рысь морская – корабль викингов, дреки.[25] Часто используются привычные кеннинги: ясень битвы – воин, огонь раны – меч, Фрейя злата – женщина. Но настоящий скальд, пояснял Хродгейр, тот самый, вкусивший истинного меда поэзии, а не из орлиной задницы, старается придумывать свои. Каждый раз новые, и каждый раз все больше и больше – на взгляд Вратко – запутаннее. Кеннинг может быть не только двухступенчатый, а и трех, и четырех, и больше… В общем, сколько душе угодно, и кому как умение поэтическое позволяет.
– А зачем вам, воинам, нужны эти стихи? – спросил новгородец и тут же пожалел, заметив, как напряглись лица викингов. Не обидеть бы неосторожным словом…
Но Хродгейр и Сигурд переглянулись. Предводитель улыбнулся, сверкнув белыми зубами из-под смоляных усов.
– Видишь его? – спросил он, отстегивая от пояса широкий боевой нож, заключенный в деревянные ножны.
– Вижу.
Парень принял оружие, провел пальцем по узорам, вырезанным неизвестным умельцем. Вдоль ножен среди листвы и цветов крались неведомые звери, похожие на котов, только более зубастые и когтистые. Пардусы, догадался Вратко. Он слышал об этих зверях от того же араба Абдул Равшана. Если верить рассказам гостя с юга, нет на земле тварей более быстрых, чем они. Стрелу в полете догоняют.
– Скажи, если бы ножны были простыми, не украшенными, этот нож резал бы хуже? – вроде бы невинно поинтересовался Хродгейр, но Вратко сразу заподозрил подвох.
– Нет, конечно же… – Он вытащил клинок из ножен на два пальца. Хорошая сталь, буровато-серая, в разводах. – Режет нож или нет, вообще не зависит от ножен. А уж тем паче от рисунков на них.
– Верно. И вкус вина одинаковый, хоть его пить из глиняной кружки, хоть из серебряного кубка.
– Так почему же…
– А это я спросить хотел. Почему люди украшают изделия рук своих? От нечего делать?
– Нет… – Вратко покачал головой.
– Чтобы продать подороже?
– Ну…
Хродгейр рассмеялся:
– Хочешь сказать, и для этого тоже? Не стану спорить. Верно. Но согласись: приятнее взять в руки тонко вылепленный горшок с веселеньким узором по краю, чем грубую, кое-как сляпанную поделку? Можно заколоть плащ обычной железкой, а можно фибулой, сделанной рукой искусного мастера. Можно подпоясываться веревкой, а можно пояском из тисненой кожи. Мне продолжать?
Вратко покачал головой:
– Не надо. Я, кажется, все уже понял.
– Вот и молодец. Я же вижу, ты способен чувствовать красоту. Не каждому человеку это дано.
– А мне дано? Так, выходит? – прищурился новгородец. Сам он не ощущал в себе никакой тяги к прекрасному. Силы, чтобы самому творить красоту, он не слышал тем более. Вот любопытство – да. Как всегда, столкнувшись с чем-то новым, он хотел познать тайну сложения скальдовых стихов. Ну, по крайней мере, разобраться подробно – что да как.
– Тебе дано. И не спорь. Я ведь – скальд. Мне многое видно из того, что нельзя словами объяснить.