Воробьиная ночь
Шрифт:
Грабарь так Грабарь.
— Самолет захвачен террористами. Штурман убит.
— Чего они хотят? Их требования?
— Посадка в Грозном.
— Какая помощь вам нужна? Мы можем что-то сделать?
— Можете. Уйти к себе на базу.
— Но если мы и вас туда уведем?
— Они взорвут самолет.
— А если проводим до Грозного?
— То же самое.
— Вы самостоятельно справитесь с обстановкой?
— Да. У нас все будет в порядке. Но вы должны уйти.
— Понял. Ждите.
— Жду.
Переключиться и послушать? Сами скажут. Минин спрашивает тихонько, не нажимая кнопки СПУ:
— Что за притча, командир? Ты меня заикой сделаешь.
— Не вмешивайся.
— Понял. Не вмешиваться.
Через несколько минут в наушниках снова раздается голос:
— Командир Грабарь, вы меня слышите?
— Слышу.
— Мы уходим, командир. — В баритоне слышится дружеское сочувствие. — Желаем удачи.
— Приятного полета, ребята.
Истребители взмывают ввысь и с крутым разворотом уходят на восток. Останин со вторым провожают их взглядами. Они становятся все меньше. Растворяются.
— Так что же все-таки все это значит, командир? — спрашивает Гена. — Откуда они взялись?
— Они встретили нас еще перед фронтом, — неохотно отвечает тот. — Сулились стрелять.
— А почему не стали?
— Мы влезли в грозу.
— А сейчас?
— Ты слышал.
— Но зачем было говорить, что самолет захвачен? Если им нравится, пусть бы провожали.
— Куда?
— До Грозного. Ты же сказал, что посадка в Грозном?
— Сказал.
— А на самом деле?
— Перед собой. Ищи площадку.
Кажется, за сегодняшнюю ночь второму пилоту пора бы разучиться удивляться чему бы то ни было. Не разучился.
— Николай Васильевич, ты в своем уме? Как это мы посадим такую махину вне аэродрома?
— Посадим.
— Где, какая площадка?! Взгляни на землю!
— Занимай триста метров.
— Занимаю. Командир, зачем нам эта свадьба? Угрохать самолет и самим угрохаться?
— Мы не угрохаемся.
— Мне самолет не посадить, а тебе с твоей ногой…
— Посажу. Смотри площадку.
— Но зачем?!
— Второй пилот, что ожидает чеченцев, если мы сядем на аэродром?
— Какое мне дело до чеченцев?! Они убили штурмана и чуть не угробили нас!
— Гена, штурмана не вернуть, — устало говорит командир. — А из чеченцев одного наверняка поставят к стенке, остальных… Я не палач.
21
Это не твоя война, убеждает себя командир, внимательно вглядываясь в проносящуюся под крылом землю и угрюмо супясь. Ты никого не просил втягивать себя в эти проблемы, и тебе до них нет никакого дела. Нет тебе никакого дела ни до чеченцев, ни до русских, ни до белорусов. Ты сам по себе. Твоя единственная забота — экипаж. Ты остался без штурмана, сам ранен. Бери курс на ближайший аэродром и садись.
— Командир, ты хорошо все обдумал? — настойчиво спрашивает Минин.
— Обдумал, — бурчит тот, не дотрагиваясь до кнопки СПУ. — По рации об этом ни слова.
— Я и не трогаю рацию, — возражает тот, действительно не пользуясь переговорным устройством. Не хватало еще, чтобы запись обо всем этом осталась на магнитофонной ленте. — Я ничего не имею против того, чтобы чеченцы убрались куда-нибудь к дьяволу и остались живы. Но я не хочу, чтобы мы оказались трупами.
— Не окажемся.
— Ты уверен?
— Уверен.
Ни в чем он не уверен.
— Тогда все в порядке, командир. Меня только беспокоит твоя нога.
— Проморгается. — По этому ответу видно, насколько он раздражен и зол и на себя, и на весь мир. — Видишь что-нибудь подходящее?
— Пока нет.
Проклятая нога болит все сильнее, она распухла и превратилась в деревяшку. Командиру незачем корчить из себя несгибаемого железного мужчину: что болит, то болит, и если человеку небо с овчинку кажется, то так оно и есть. Он хмурится, потихоньку скрипит зубами и беспрерывно чертыхается.
Земля изувечена взрывами и пожарами, изборождена гусеницами самоходок и танков. Попадись при посадке хоть к своим, хоть не к своим — добра не жди ни от тех, ни от других. Эта твоя глупость еще вылезет тебе боком, в который раз предостерегает себя Останин. Уже вылезла, и еще вылезет.
В чужом пиру похмелье.
— Командир, по-моему, вот эта подходяща, — сообщает второй пилот, указывая рукой в сторону своей форточки. — Взгляни-ка.
Останин закладывает крутой вираж, внимательно присматривается.
Да, пожалуй. Что-то наподобие небольшого плато, и, кажется, площадка довольно ровная. Вокруг — ни кустов, ни посадок, голые холмы, засаде скрыться негде. Он делает стандартный разворот, снижается до ста метров и проходит, внимательно изучая землю. В то же время он засекает по секундомеру время.
Когда площадка кончается, он включает секундомер. Почти минута. Чуть больше четырех тысяч метров. Этого ему с запасом хватит, чтобы сесть и взлететь с ходу, без разворотов. Ни к чему ему терять лишние секунды.
— Как, на твой взгляд, грунт? — спрашивает он Гену.
— По-моему, подходит. Ям и выбоин я не заметил.
— Садимся. Бортмеханик! — поворачивается он в сторону фюзеляжа. — В кабину! Займи свое место!
Михаил усаживается перед пультом, пристегивается.
— Подготовку проводим без карты, — говорит командир. — Пилотировать буду я. Доложить готовность к посадке.
— Бортмеханик к посадке готов.
— Второй — готов.
— Выпустить шасси.
Глухой удар под фюзеляжем, загораются лампочки.