Воробьиная река

Замировская Татьяна

– Скоро граница уже, Жозефина, тебе не надо в туалет? – захохотал водитель. – А, не надо?

Араб посмотрел в окно и засуетился: начал торопливо снимать с себя все одежды и пытаться запихнуть их в чемодан. Через пять минут он остался совершенно голый – она видела впереди его подрагивающие, как туман, молочные дряблые плечи, никогда не видевшие солнца – возможно, он разделся впервые в жизни, подумала она. Ее это уже не удивляло, хотя все равно пугало, но было так страшно и странно, что уже не страшно и не странно.

– Еще недавно какой-то

мужик вез двух павлинов в багажнике, – продолжила она ватным голосом смертника, чтобы как-то разрядить обстановку. – Причем не усыпленных даже, они просто сидели там, как курочки, с перевязанными ленточками хвостами, чтобы не замаслились. Тоже нашла пограничная собака Елена. Так странно, что у собак на границе человеческие имена. И все эти имена непременно указываются в новостях. Я одно время даже вела каталог пограничных собак: собака Елена, собака Магда, собака Елизавета. Собак с мужскими именами на границе, кажется, нет. Наверное, кобели не работают пограничными собаками из-за темперамента, или что. Павлинов конфисковали, но что с ними сделали – непонятно. Пытались выяснить, пограничники не сказали. Ну вот что они могли сделать с павлинами? Хотя, может, начальник какой на дачу себе взял. Хочу павлинов на дачу, говорит, пусть ходят там, чтобы все богато было. Я вот надеюсь, что так и было.

– Ценник! Ценник! – вдруг страшно закричала обезьяна.

Успокоила себя – обезьяна просто что-то там себе кричала, а звучало похоже на «ценник», не может быть, чтобы обезьяна осознанно произносила какие-то звуки.

Тем не менее она окончательно поняла, почему боится обезьян: они ведут себя как душевнобольные, это невыносимо больно видеть.

На всякий случай нашарила левой рукой в кошельке под одеждой нужную сумму, отсчитала ровно семнадцать бумажек, все уже хорошо знают, сколько там нужно, зажала деньги в кулаке. Вот и ценник.

Машина притормозила – все, уже граница. Араб держал в руках стеклянную трубку, наполненную чем-то белым. Вдруг она поняла, что его тошнит – прямо в трубку. Все-таки хорошо, что она отказалась от молока.

– Полная уже? – поинтересовался водитель, глядя на своего голого страдающего соседа, в очередной раз скорчившегося над трубкой. – Просто граница уже, когда передаешь, полная должна быть. Иначе можем и не пройти, и что тогда?

Араб ответил что-то неприятное и скривился, раздались физиологичные звуки, похожие на бесконечный мясной дождь.

Она гладила обезьяну по голове вспотевшей ладонью. Казалось, что на ладони – глаз, и этому глазу очень больно, и он плачет. Больше в ней ничего не плакало. Ну, давай, скорей. Подъезжай.

Вдалеке показалась будка пограничника.

– Давай сюда, все, – водитель забрал у соседа стеклянную трубу, наполненную до краев чем-то белым – не таким белым, как молоко, а белым кромешно, невозможно, болезненно. – Уже отдавать надо. Жозефина, у тебя с собой уже все? Все с собой?

Обезьяна отползла в угол и начала, дрожа, стаскивать с себя памперс, потирая ногу об ногу.

–

Быстрей давай, мать твою! – вскинулся водитель, – Быстрей! Я же сам не могу, ты же знаешь, не могу сам же! Уже в каждой руке белый! Белый в каждой, а ты свой черный сама должна! Уговор же был!

– Эвоэ! – сказала обезьяна и, содрогнувшись всем телом, избавилась от памперса, подняв его над головой.

Нащупала дверную ручку, нажала, будто провалившись туда всем телом, – поддалась, работает.

– Спасибо, ребята, – боже, жива. – Я пойду. Паспортный контроль пройду сама, мне так проще, да и вам проще. Удачи вам. Дальше я пешком как-то.

– Какое пешком? – вдруг разозлился водитель.

– Да мне просто до первого города после границы, это километров пять, дойду.

– Какое дойду?! – заверещал он.

– Возьмите деньги, – спохватилась она и протянула водителю потный кулак с зажатыми в нем деньгами.

– Руки, блять, заняты! – заорал он. – Не видишь, что ли? Нельзя сейчас! Не клади никуда, ну вот дура же какая, дура, а! Не клади, блять! Назад! Назад их убери быстро, пока не увидели, потом, потом отдашь, после границы! Нельзя сейчас!

Испуганно сунула руку назад за пазуху, пролепетала что-то. Вышла, закрыла за собой дверь.

Неужели.

Все, забыть о них и не думать, что там сейчас будет, пусть сами разбираются. Уходя, успела заметить, как водитель, широко осклабясь, передает молоденькому пограничнику в серебристо-синей форме стеклянный сосуд с белым ужасом.

Подошла к самой дальней будочке паспортного контроля, передала паспорт, подождала минуту, улыбнулась фотокамере, кивнула на вопрос: «Пешочком переходим, без машины?», поблагодарила, вышла.

Все получилось.

Но думать об этом она пока что не могла.

Шла вперед, не оглядываясь. Мимо медленно проезжали прошедшие контроль машины, шуршал под ногами черный снег, над далеким-далеким лесом тихо и минорно, как рождественская песня, тянулась торжественная пурпурная пелена заката. Впереди виднелись полосатые столбики – новая территория, граница, новая жизнь. Всегда новая жизнь через двести метров, обычное дело.

Вдруг увидела впереди свою тень – четкую и резную, похожую на ангела, в свете фар.

– Стой! Да стой же! – выглядывает из окошка, машет рукой. – Прошла? Все нормально?

Зеленая пряная навозница, как цирковая наездница, переливается и блестит – все на месте: араб в одеяле на голое тело, обезьяна сидит у него на коленях и грызет, как яблоко, черноватого цвета авокадо.

Это все невозможно, вот что.

– Как? Вас пропустили?! – черт, вот не надо было так удивляться, что теперь будет, что теперь будет.

– А что не пропустили, – деловито и задорно затараторил водитель. – Все нормально было, все как в документации, все со всем сошлось, белое туда, черное туда, и где проблема? Проблемы нет. Но только слушай, это, права у тебя есть? Есть права? Ты же не без документов вот так едешь с одним рюкзаком, есть права?