Ворон на снегу
Шрифт:
Так, тремя подводами, мы и пробивались.
Снежные надувы на кучках брёвен сравнялись с общей белой гладью вырубок и чтобы обнаружить эти кучки под толщей снега, надо было долго лазить по вырубке, прощупывать шестом, ага, вот, кажется, нашли, и ещё вон там, где мелкие, одетые в куржак, берёзки, кажется, сохранился еле приметный надув, Ольга перекатывается по снегу туда – она учащённо перебирает пимами и почти не проваливается, а перекатывается – точно, там как раз ещё кучка.
Мой Дружок послушно разворачивается за девчонкой,
– Тпру-у! – кричит Ольга, когда ей кажется, что Пятнашка вдруг начала забирать вприпрыжку куда-то не туда.
Но «тпру» у неё не получается, губы застыли, получается «тпу-у» или вовсе из двух сдавленных букв «ту-у-у», кобылица становится и вовсе неуправляемой.
В кучке брёвна и хлысты в два-три ряда, не больше, заготовители схалтурили, не стали стаскивать лесины со всей вырубки и делать одну большую кучу, возчикам было бы проще в одной кучке, и лошадей не надо было бы мучить – кружить по всей вырубке.
Отыскав кучку под глубоким снегом, мы делаем… Первым делом – обтаптываем её, потом обтаптываем в снегу площадку для установки саней, потом уж подгоняем лошадь, и лишь затем приступаем к основному делу – к самой погрузке, вернее, сперва ещё находим подпорку и пристраиваем её под санный полоз, чтобы разводы имели нужный крен, я обычно беру на себя мужскую функцию – поднимаю сани и обеспечиваю им нужный для погрузки наклон, Ольга же спешит упереть в полоз короткую чурку, какая специа-льно для этого заготовлена и лежит в санях.
Ольга ставит упор в полоз в том месте, где мои руки, но бедро Ольгино вмиг опаляет меня, дурака, жаром, мутнеет в голове, Ольга догадывается, но я овладеваю своим настроением, думаю: «Шлюха бригадирская», – она поворачивает лицо, улавливает в моих глазах неприязнь и тоже отчуждается, пугано отскакивает.
Начинаем накат брёвен, они стылые, облепленные льдистым снегом, катиться не хотят, никак не хотят, кряхтит Ольга, тужусь я, в брюхе больно – что-то рвётся. Дружок косит сочувствующим глазом назад, понимает, но чем он может нам помочь? – он переступает задними ногами, Пятнашка громко фыркает, лошадям вообще на морозе надо чаще фыркать, это прочищает ноздри, в потных ноздрях быстро нарастает лёд, это опасно для животных.
Бревно наконец-то осилено посредством рычага, поддалось и второе, приноровились мы: сперва забросить на сани комель, это главное, а другая часть сама пойдёт, лишь немного подправить, поддать и толкнуть.
Первый воз готов. Много грузить нельзя – по такому снегу лошадь не потянет, но и полупустыми ехать в такую даль – что скажет Фёдор Фёдорович? Что скажет нарядчик? Лошадей, скажут, зря гоняете туда-сюда, пайка хлебная теперь идёт с кубатуры, а не с рейса, в том-то и дело,
Приходит мне, мужику, догадка: формировать окончательно возы не на вырубке, а на дороге. По два-три бревна свозить на дорогу, сбрасывать, а потом уж, на накатанном месте, формировать настоящие крупные возы.
Ольгина Пятнашка сплоховала: свернула меж берёзами и наткнулась на скрытый под снегом пень, Ольга пробует спятить её, лошадь силится, но не может: сани назад не катятся.
– Ну, Пятнашечка, ну, хорошая. Ну, давай, ну, ещё чуть-чуть, – уговаривает Ольга, держась за уздцы и напирая покорную кобылицу назад.
Умная лошадка очень хорошо понимает необходимость того, что от неё просят, она почти садится крупом на передок саней, глаза закатила, головой почти вылезла из хомута, оскаленная красная пасть дышит жаром. Но сани ни с места.
Я кричу Ольге с расстояния:
– Стой! Не мучь кобылу!
Подхожу и скатываю брёвна с саней в снег.
– Зачем? – удивляется нервно-возмущённая Ольга.
– И затем…
Облегчённые сани снять с пня – пустяки. Но погрузка заново да в таком неудобном месте – дополнительные колики в селезёнке.
– Раз-два. Раз-два, – вслух командую сам себе. И рычагом с одной стороны, с другой поддеваю. Когда командуешь – легче. Будто ты не один мужик тут, среди морозного, заваленного снегом леса, а с артелью мужиков. Девчонка не в счёт. Хотя и она ухватилась за стяжок и подваживает, подваживает.
– Ну, Пятнашка, пошли, трогай, – берусь за вожжи.
Кобылица скачками пробивается к дороге, снег по грудь.
– Ну, давай, Пятнашечка. Ну, пошла, пошла! – радуется сквозь слёзы Ольга и заискивающе ловит мой взгляд. Зачем ей нужен мой взгляд?
Дура!Расстояние до твёрдой наезженной дороги сокращается. Вот уж и твёрдая дорога за берёзками.
Но… Что такое? Кобылица вдруг так рванула, что гужи слетели с оглобель и дуга упала в снег, в кусты.
Затравленно соображаю. Да ведь опять наткнулись на пень, ну да, вон, под снежным надувом, широченный пнище, в двух шагах от дороги.
Понимаю, что пытаться обойтись без вторичного сбрасывания брёвен с саней бесполезно, однако пробую. Перепрягши лошадь, толкаю её назад, бедная лошадка опять бьётся, однако ничего у неё не получается, опять приходится скатывать брёвна в снег. А потом опять накатывать…
Чтобы восстановить силы лошадей, даю им по пучку резервного сена. Закусываем немного куском хлеба и сами, я гляжу на Ольгу, у Ольги лицо отёкшее, её на днях перевели во взрослый женский лагерь.
Тем временем день неумолимо идёт к закату, зимний день короток, уже давно не стучат по мёрзлому звонкому лесу дятлы, залезли в дуплы на сон, в пёрышки завернулись, пригрелись, лапки в брюшко втянули.
Воздух синеет, такого же цвета становятся и берёзы, на санный след легли синие тени, как заштрихованные химическим карандашом.