Воронцов
Шрифт:
Никто из исследователей не задается вопросом, почему Пушкин прервал командировку. Ведь поэт не мог не знать, какие неприятности должны были последовать за этим. Знал, конечно, и все же возвратился. Возвратился потому, что чувство оказалось сильнее разума. Он не мог целый месяц не видеть Елизавету Ксаверьевну. К тому же вскоре предстояла намеченная поездка четы Воронцовых и их гостей в Крым. Он продолжал надеяться на участие в этой поездке.
О командировке Пушкина рассказывается и в «Записках» Ф. Ф. Вигеля. На этот рассказ ссылаются многие исследователи, не замечая его несуразностей.
Вигель пишет: «Через несколько дней по приезде моем в Одессу встревоженный
Вигель явно лукавит. Он не мог не знать, что многие из командированных на саранчу чиновников занимали более высокую должность в чиновничьей иерархии, чем Пушкин. Оказаться поэту в такой компании было ни унизительно, ни оскорбительно. Тем более, что и не должен был он лично истреблять саранчу.
«Для отвращения сего, — продолжает Вигель, — добрейший Казначеев медлил исполнением, а между тем тщетно ходатайствовал об отмене приговора»6.
Когда это мог Казначеев медлить с исполнением приказа М. С. Воронцова, если приказ был подписан 22 мая, а 23 Пушкин уже уехал из Одессы?
«Я тоже заикнулся было на этот счет; куда тебе! — пишет Вигель далее. — Он побледнел, губы его задрожали, и он сказал мне: „Любезный Ф. Ф., если вы хотите, чтобы мы остались в прежних приязненных отношениях, не упоминайте мне никогда об этом мерзавце“»7.
Из черновика письма Пушкина к А. И. Казначееву следует, что между ним и М. С. Воронцовым оставались дружеские отношения. Следовательно, Михаил Семенович никак не мог назвать Пушкина мерзавцем. Поэт ничем не заслужил такого отзыва о себе.
Ф. Ф. Вигелю очень хотелось представить себя близким другом и защитником Пушкина и заодно принизить Воронцова. Этой цели и служил придуманный им рассказ о разговоре с М. С. Воронцовым.
Многие исследователи называют командировку Пушкина на борьбу с саранчой циничной, унизительной, оскорбительной. Трудно понять, что видят они унизительного и оскорбительного в том, что Воронцов предложил поэту принять участие в предотвращении надвигавшегося на поля Новороссии бедствия. А по мнению Г. П. Макогоненко, «мелочный и мстительный характер Воронцова проявился даже в этом выборе даты командировки Пушкина: 26 мая, день рождения поэта»8. Но, во-первых, Воронцов вряд ли знал, когда был день рождения Пушкина. А главное, в то время ведь отмечался не день рождения человека, а день святого, чьим именем он назван. И назывался этот день именинами.
И. П. Липранди считал, что генерал-губернатор включил Пушкина в число командируемых на истребление саранчи «положительно с целью, чтобы по окончании командировки иметь повод сделать о нем представление к какой-либо награде»9.
Такого же мнения был и П. В. Анненков. «Теперь уже известно, что последний (М. С. Воронцов. — В. У.), зачисляя Пушкина в экспедицию об исследовании саранчи на местах ее появления, был движим желанием предоставить Пушкину случай отличиться по службе, и на той дороге, на которую он случайно попал, обратить внимание к себе петербургской администрации»10.
Нелишне будет отметить, что М. С. Воронцов, отправляя Пушкина в командировку, распорядился выдать ему втрое больше денег, чем требовалось. Из поездки поэт возвратился в Одессу через несколько дней, не потратив на выполнение задания ни одного часа. И несмотря на это от него не потребовали возвратить в канцелярию генерал-губернатора ни рубля из полученных четырехсот.
П. А. Вяземский не раз писал М. С. Воронцову о материальных затруднениях Пушкина. За все надо было платить. Даже поэтическое творчество не обходилось без затрат. Половина стопы бумаги стоила 12 рублей, бутылка чернил — 3 рубля, полсотни гусиных перьев— 1,5–2 рубля. Поэтому порой Пушкину приходилось писать стихи на лоскутках бумаги и пользоваться огрызками перьев.
Но что мог сделать генерал-губернатор для поэта? Ведь тот числился не в его канцелярии, а в Коллегии иностранных дел. Даже жалованье пересылалось ему из Петербурга. И лишь теперь Михаил Семенович получил возможность помочь Пушкину, не покушаясь на его гордость.
Об обстоятельствах, связанных с возвращением Пушкина из командировки, рассказывается в письме М. С. Воронцова к одному из его приятелей. «Полковник X., — пишет Михаил Семенович, — явился ко мне с докладом крайне возмущенный и показал мне рапорт Пушкина о своей командировке. Мой милый Фонтон, Вы никогда не угадаете, что там было. Стихи, рапорт в стихах! Пушкин писал:
Саранча летела, летела И села. Сидела, сидела — все съела И снова улетела.Полковник метал гром и молнию и начал говорить мне о дисциплине и попрании законов. Я знал, что он Пушкина терпеть не мог и пользовался случаем. Он совсем пересолил и начал мне указывать, что мне делать следует…
Принесите мне закон, который запрещает подавать рапорты в стихах, осадил я его. Кажется, такого нет. Князь Суворов Италийский, граф Рымникский, отправил не наместнику, а самой императрице рапорт в стихах: „Слава Богу, слава Вам, Туртукай взят, и я там“.
Когда удивленный полковник вышел, я начал думать, что же сделать с Пушкиным. Конечно, полковник был глубоко прав. Подобные стихи и такое легкомысленное отношение к порученному делу недопустимо. Меня возмутила только та радость, с которою полковник рыл яму своему недругу. И вот я решил на другой день утром вызвать Пушкина, распечь или, вернее, пристыдить его и посадить под арест. Но ничего из этого не вышло. Вечером начал я читать другие отчеты по саранче. На этот раз серьезные, подробные и длинные-предлинные. Тут и планы, и таблицы, и вычисления. Осилил я один страниц в 30 и задумался — какой вывод? Сидела, сидела, все съела и вновь улетела, — другого вывода сделать я не мог. Прочел вторую записку, и опять то же — все съела и опять улетела… Мне стало смешно, и гнев мой на Пушкина утих. По крайней мере он пощадил мое время. Действительно, наши средства борьбы с этим бичом еЩе слишком первобытны. Понял ли он это или просто совпадение? Три дня не мог я избавиться от этой глупости. Начинаешь заниматься, а в ушах все время: летела, летела, все съела, вновь улетела. Положительно хорошо делают, что не пишут рапорты в стихах… Пушкина я не вызывал» .
Это письмо характеризует Михаила Семеновича как умного, находчивого, ироничного, а по отношению к Пушкину внимательного и заботливого человека. Но, судя по всему, разговор М. С. Воронцова с Пушкиным все же состоялся. Генерал-губернатор мог упрекнуть поэта в том, что тот не выполнил единственное данное ему поручение, не пожелал принять участие в предотвращении голода, угрожавшего краю из-за саранчи. Пушкин должен был молча принять упреки в свой адрес. Ничто не оправдывало его своеволия. И он объявлил о своем намерении проситься в отставку.