Вороново Крыло

На перекрестке стоял крест. Не на самом перекрестке, конечно, а чуть в стороне, на земле, что к нему примыкала. Но если ехать с той стороны, с которой подъезжали мы, то казалось, что дорога упирается в крест. Крест на перекрестке. От него уходило еще три дороги – на юг, север и почти на восток. Я потом проверил – до чисто восточного направления не хватало семнадцать градусов. Крест – столб с перекладиной почти возле самой вершины. Второй перекладины не было, и можно было бы с равным успехом сказать, что это подобие воткнутого в землю меча. Но меч на этой земле никто не собирался прятать – скорей даже наоборот. У подножия креста земля была чуть приподнята —то была могила.

– Ну что, лейтенант, – сказал генерал, подъезжая ко мне со спины. – А на камне том надпись – налево пойдешь, коня потеряешь, направо —сам погибнешь… А будешь долго стоять – прямо здесь по голове

– Господин генерал, – спросил я, – а кто здесь похоронен?

– Да мало ли… Может какого-то прохожего бандиты убили. А может быть здесь даже какой-то упырь зарыт… Я покачал головой, но промолчал. Бандиты не хоронили своих жертв – тем более в чистом поле. Трупы убитых иногда находились по оврагам, где лисы и волки довершали работу убийц. Что касается упырей, то здесь бытовало поверье, что их надо убивать осиновым колом и хоронить у перекрестка семи дорог. Почему именно семи и почему только осиновым – никто сказать не мог. Безусловно здесь мог оказаться упырь, возможно он был настолько глуп, что дал себя убить неграмотным крестьянам. Только на могилах упырей не принято ставить кресты. Вообще… Это был последний день, когда я был адъютантом генерала. Формально я оставался им еще две недели, но все-таки последний приказ я получил именно на том перекрестке. Это была последняя часть, которой командовал генерал. Были времена, когда под его командой собирались армии и даже группы армий, но сегодня с ним была только сотня – его личная гвардия, почти охранная часть. Дорога на восток уходила в лес. Я знал – эти леса простирались на многие мили, и заканчивались у подножья гор. Генерал спешил – у нас, на равнине, осень только приближалась, лишь чуть охладив воду в озерах. Но никто не мог сказать, что будет творится через неделю на перевалах. Вернулся разъезд.

– Господин генерал, – доложил фельдфебель, – проводник прибыл. Он показал рукой на опушку, где появился силуэт всадника: фигура в черном плаще на черном же коне. Конь гарцевал будто пытался сбросить свою ношу, но всадник сидел будто влитой. Он не спешил подъезжать к нам, наверное рассуждая, что дорога бандеры все равно пройдет мимо него. Я знал, что мы сейчас расстанемся – это было оговорено раньше, и я ждал что генерал отдаст последние приказы. Но генерал не спешил, очевидно ему мешал фельдфебель, который не торопился отъезжать от нас. Тот будто понял неловкость и произнес:

– Господин генерал…

– Да?

– Может быть это не мое дело, но по-моему наш проводник не совсем человек…

– Я знаю, – кивнул генерал, – Он совсем не человек. Он вовкулак… Можете быть свободны. Фельдфебель пожал плечами и поехал прочь. я слышал, как он что-то бормотал под нос, сжимая рукой рукоять сабли.

– Стало быть начинается? – спросил я. Генерал кивнул.

– Собираясь к в страну мертвых, возьми в проводники покойника… Сам знаешь – мы готовы принять помощь хоть от нечистого. Если он ее предложит… Может быть оттуда я приведу новую армию… Я не знал, что за существа, что жили за горами, и если честно, не слишком хотел узнать этого. Иногда мне кажется: то, что миссия генерала не состоялась, это меньшее зло…

– Давай, что ли прощаться. – генерал вынул из-за пазухи запечатанный пакет и подал его мне. – Держи! Здесь твои документы. Там сказано, что до особого распоряжения переведен в резерв Генштаба… На перевалах я буду через неделю, значит через полмесяца в Тебро прибудет гонец с депешей. Я зашифрую ее…

– Я знаю код.

– Отлично. Значит подождешь две недели. Если его не будет – действуй на свое усмотрение… Но не вздумай искать меня…

– Берегите себя, господин генерал, – сказал я.

– Береги себя, сынок… – ответил он.

– Постараюсь, – и первый раз за несколько месяцев, я вставил неуставное обращение, – я постараюсь, отец… Бандера ушла на восток. Почти на восток – если не брать в учет те семнадцать градусов. Я остановился у перекрестка, провожая их взглядом. Генерал первым подъехал к проводнику и они о чем-то говорили. Я был слишком далеко, чтобы услышать хоть что-нибудь. Потом поехали туда, откуда подымалось солнце. Всадник за всадником они исчезали в лесу. Мне хотелось забыть приказ и бросится за ними – в тот день я чувствовал себя таким одиноким, как никогда раньше. Я еще не знал, что уходила часть моей жизни, и начиналась новая. В тот день в степи шумел ветер и пыль заметала следы коней. Потом и я развернул коня и поехал по северной дороге. В Тебро прибыл вовремя, впрочем на той неделе гонца не было. Я не знаю, что должно было быть в той депеше, и почему она была так важна для моего отца. Но думаю, что это уже не имеет никакого значения. Гонец не появился ни на следующей неделе, ни в следующем месяце. Я не думаю, что он не дошел до цели – скорей всего гонец даже не был отправлен, ибо вся бандера отца пропала без вести.

Тебро был маленьким городишком, зажатым между склонами двух холмов. В лощине протекала небольшая речушка, такая же медленная, как и жизнь в этом городке. Когда ветер дул не в створ между холмами, в городе стоял жуткий смрад

– медленное течение не справлялось со всеми нечистотами. Две дороги вбегали в город – как раз вдоль течения реки, но в степях они распадались на многие направления. На обоих холмах были построены форты, в них стояли крошечные гарнизоны. Комендатура же находилась в центре, цейхгаузы и бараки стояли в верхнем течении. Я прибыл в город ближе к вечеру, почти ночью, и на посту, при въезде в город, меня долго не пускали. Я долго ругался с солдатами, пока не разбудил их фельдфебеля. Он только посмотрел на мои документы и приказал подымать шлагбаум. От него я узнал, что комендатура откроется завтра часам к девяти, что переночевать можно в казарме. Несмотря на поздний час, улицы шумели. Казалось, что весь город состоял из кузниц, борделей и кабаков. Пока я ехал к месту своей ночевки, я насчитал двадцать различных шевронов. Потом я сбился со счета. Конечно же столько частей в городе не было – я видел отпускников, едущих домой или возвращающихся в часть, раненых, по пути из госпиталей, посыльных. Да мало ли? Волею судеб этот город стал одним из перевалочных пунктов на дорогах войны. Это был тот редкий и странный случай, когда война приносила жизнь. Верней, эрзац жизни. Солдаты поломали привычный уклад, и вряд ли найдется сила, способная это исправить. Даже когда они уйдут – останутся могилы и бастарды – дети многих отцов. Как водится, центр города находился рядом с главным базаром. А может это базар размещался в центре, но смысл в том, что даже в комендатуре был слышен рокот базарного люда. В выходные дни, и неверное в праздники, торговцам было тесно и ряды расползались, занимая смежные улицы, и даже часть площади. С одной стороны базар ограничивала река, на мостах через которую торговали с рук, но на том берегу уже ничего не продавалось. За мостом начинался крутой подъем, выложенный брусчаткой. Он вел к храму. Я не могу сказать, каким богам здесь молились, и когда перестали, но от здания остались одни стены и ветер выл в пустых глазницах окон. Через дорогу, в двухэтажном здании размещался полевой лазарет. Тут же, на примыкавшем пустыре хоронили пациентов. Принадлежность кладбища можно было определить издалека. На всем пустыре не было ни одного дерева или куста, лишь одинаковые плиты ровными рядами. Здесь все были равны – их хоронили в одинаковых гробах на одинаковой глубине, майоров, рядовых, генералов, заполняя линии по мере поступления. Много лет потом, я опять попал в Тебро. Это был совсем не тот город, что я помнил, и, думаю, изменения пошли ему на пользу. Южного форта больше не было

– только руины, будто осколки рассыпавшегося зуба. Там был славный бой и многие обрели славную смерть. Северный форт был брошен, в здании комендатуры размещалась гимназия, а на месте храма воздвигли здание магистратуры. Армейское кладбище срыли и разбили на его месте парк. По ним гуляли почтенные старики и мамаши с детьми. На каждом углу торговали жаренными каштанами, что росли тут же. Я купил себе несколько, но так и не смог заставить себя съесть хоть один. Потом я набросил плащ и пошел на другое кладбище. И вы не поверите, кого я там встретил. Хотя это совсем другая история…

Как ни странно, но казарма оказалась практически пустой. Потом я узнал, что солдаты гарнизона размещались в фортах, а офицеры снимали квартиры по всему городу. В казарме был собачий холод и я выпросил у дежурного пару лишних одеял. Я провалился в сон как в омут. Может быть мне снились сны, но к утру я их не помнил. Утром я отправился в комендатуру. Военным комендантом Тебро был седой кавалерийский майор. Как и надлежит быть кавалеристу, у него были кривые ноги, маленький рост и обвисшие усы. Причина его перевода на штабную должность была очевидна – левая рука у него была отсечена по самое плечо. Он с безразличной физиономией пролистал мои бумаги и вернули их мне.

– Станете на учет в интендантской службе… И вдруг без перехода спросил:

– Вы воевали в пустыне? Хотя этот вопрос звучал больше, как утверждение, я переспросил.

– В пустыне?..

– У вас заужены штанины. Это не по уставу, но иначе в ботинки набивается песок… Я кивнул. В пустыне я провел только месяц, но он стоил многих лет. Было трудно – чертовски трудно. Но теперь я вспоминал о тех временах почти с нежностью. Так иногда думают о ранах, когда-то кровоточащих, но теперь зарубцевавшихся и саднящих тихой болью в тепле у камина…