Вороново Крыло
Шрифт:
– шум был несильным, скажем, охрана у входа кричала громче, но перешептывание не вписывалось в общую картину. Не открывая глаза, я прислушался к разговору. Говорили двое, они обсуждали возможный мятеж. Я услышал как один сказал:
– Их раз в пять больше чем нас всех…
– Всего-то? Но нам не до широких жестов, – ответил второй… Я лениво открыл глаза и поднялся на ноги. Разговаривал гауптман, одетый в егерскую форму и магик. Увидев, что я проснулся, они пошли прочь. Останавливать я их не стал. Я видел как они подошли и долго разговаривали с каким-то гауптманом. Тот сидел на земле и когда к нему подошли, вставать не стал, и посетителям пришлось присесть на корточки. Я догадывался о чем ему говорили те двое и мог понять, что он им отвечает – раз за разом он отрицательно качал головой. Гауптман на некоторое время поднял голову и я смог его лучше рассмотреть – его профиль напоминал то ли орла то ли стервятника. Разговор не склеился. Двое ушли, бросив напоследок пару резких фраз. Их собеседник ответил фразой короткой, но, кажется, не менее резкой…
Арена жила своей
– Не спиться? – услышал я справа. Я отрицательно покачал головой, но подумав, что в темноте меня не видно добавил:
– Нет.
– Ты там хоть не стихи выдумываешь?
– Нет.
– Это хорошо, – отметил мой невидимый собеседник.
– Почему?
– Не надо писать стихи о войне. Хотя бы во время войны. Это лицемерно – в войне нет никакой романтики… Я не ответил, сосед тоже не стал развивать свою мысль. Может, он уже заснул. Везет же некоторым…
Нас разбудили в кромешную рань. Я, кажется, знаю, почему смертников в утро перед казнью будят рано – они не выспались, они апатичны и единственное о чем мечтают – это заснуть. Даже если сон будет вечным. Все на арене пришли в движение – подымали всех пленных. Если ночью и было пополнение, то небольшое – прибавки не было заметно. Жутко хотелось спать – но это было не утро нашей казни. Нас опять строили на этап, разделив уже по званиям. Я отыскал глазами тех гауптмана и магика, которые вчера разговаривали о побеге – они постоянно зевал и имели сильно помятый вид. Кажется, о мятеже они сейчас не думал. Нас построили в колонну и отправили за ворота. Когда я проходил мимо места, где размещались унтер-офицеры, за вторым кольцом оцепления я увидел кадета. Он улыбался и махал мне рукой. Потом он, не переставая улыбаться, провел мизинцем по шее, и показал мне свою пятерню. Ноготь на мизинце был чуть длиннее остальных и этим он хвастался.
– Ты мстительный сукин сын. Чертов сукин сын… – прокричал я вместо прощания. Он улыбнулся и крикнул мне в ответ:
– Спасибо, я знаю…
На третий день пути мы добрались до конечной точки. Места, что стало нашей обителью на многие месяцы. Когда, однажды утром, наша колонна вышла к парадному двору, кто-то бросил:
– Смотрите-ка! Да ведь это школа!.. Что-то в этом сравнении было. Во всяком случае, на концлагерь она походила меньше всего. Как бы там ни было, чему-то нас там все же учили, чему-то научились мы. Поэтому я буду называть ее школой и дальше – не самое плохое название. Сначала нас оставили на парадном дворе школы. Слева и справа его ограничивали два крыла здания, между ними в этаж высотой, шел перемычка, в которой были двери в здание. Последнюю, четвертую сторону прикрывало оцепление. Двери были закрыты. Я предполагал, что за ними нас ждут, но открывать их не спешили. Я осмотрелся. Правое крыло было в три этажа. На его стене висела мемориальная доска – я смог разобрать слова: «Здесь учились и погибли…». Далее шел перечень неизвестных мне мест и еще менее знакомых фамилий. Все-таки это была школа. Вдоль левой стены был разбит небольшой палисадник. На нем стоял обелиск в виде какой-то химеры, такой же зеленой, как и лапы елей, в тени которых он и стоял. Левое крыло было в полтора раза ниже правого – во всю стену шли туманные слюдяные окна. Я посмотрел в небо. В городе было еще тепло, но в вышине царила осень – ветер вверху был уже сумасшедшим разбойником осени и немногие птицы решались подыматься высоко – большинство уже улетели к спокойному небу. Я подумал, что может стоит попробовать бежать прямо здесь и сейчас – взмахнуть крыльями и уйти в небо. Но здесь был другой воздух, здесь не было места для разгона, здесь были стрелки, которые вряд ли будут мазать. Наконец, двери открылись. Линия оцепления ощетинилась мечами, за спиной первой линии лучники натянули тетиву – мясорубка приготовилась к работе. Цепь двинулась на нас – они загоняли нас в здание. Некоторые молча зашли во внутрь. Многие остановились, ожидая пока цепь подойдет ближе – время еще было. Но были и те, кто не собирался заходить вообще. Начался бунт. По сигналу они бросились на охрану. Вряд ли они долго планировали свою атаку, но все происходило по обыкновенному сценарию. Пехота рассыпалась в несколько цепей, сзади их должны были прикрыть магики. Видя рывок, многие присоединились к атаке. Я тоже хотел сорваться, но меня остановили.
– Стой! – Крикнул мне кто-то, – Оставайся на своем месте! Потом я пытался выяснить, кто меня остановил, но никто не признавался в этом. Мало того – никто ничего не слышал. И если это был глас не человеческий, то кто кричал мне, если всем богам в тот день было на нас наплевать. Может, в тот какой-то бог отмечал свой день рождения. Другие боги испекли ему большой пирог и украсили его свечами. И теперь он набирал воздух, чтобы задуть их. Магия не действовала. Наши магики махали руками, пытаясь сотворить хоть какое-то заклинание, но только гоняли воздух. Без магической защиты и оружия атакующие стали беззащитны. Их начали издалека расстреливать из арбалетов, а когда они приблизились достаточно близко их встретили меченосцы. Некоторые, видя такой финал, остановились, но это не имело никакого значения – дальше охрана пошла на них, а потом принялась за магиков. Один попытался укрыться в другой группе, но его оттуда вытолкнули сами пленные. Потом тюремщики добили раненых. Бог выдохнул – свечи погасли разом. На школьном дворе остались лежать трупы. Стало удивительно тихо – все были так удивлены, что даже стали тише дышать. Мы медленно заходили в здание, глядя только на поле побоища.
– Ну что ж, – в тишине я услышал как кто-то из охранения бросил, – они не прошли первый экзамен. Мне их совершенно не жалко.
– Вы не пробыли здесь и нескольких часов, но потеряли треть. Если вы не хотите, чтобы ваш выпуск поредел на вас, стоит выучить правила этого заведения. Если кому-то они покажутся слишком сложными, то я скажу, что наказание у нас простое и всего одно – смерть… Нас построили уже за дверями в просторном вестибюле. Пол был выложен равными гранитными плитами – я смотрел вниз и мне казалось, что сейчас они расступятся, и мы рухнем вниз. Пахло чем-то съестным: где-то совсем рядом пекли какую-то сдобу. Я вспомнил, что голоден. От запаха заныл желудок – вчера при выходе с арены всем дали по пайке хлеба и по рыбине. Слева было две лестницы – одна вела вниз, другая вверх. Справа лестница была одна – на широкой первой ступени стояло пять человек. Не трудно было догадаться, что здесь они главные. Говорил тот, что в центре:
– Было бы неплохо, если бы все присутствующие покинули это здание в добром здравии, но я прекрасно понимаю, что этого не произойдет. Прошлый выпуск составил только десятую часть, но мы особо не расстроимся, если все вы погибнете – вы враги, а стало быть, подлежите уничтожению… Пленные недовольно зашевелились, охрана напряглась – но ничего не произошло. Все знали, чем закончился прошлый бунт.
– Попали… – прокомментировал кто-то рядом со мной.
– Целью этого заведения является ваша перековка в солдат федеративной армии…Смертью карается порча имущества, акты неповиновения… Он заколачивал в нас слова будто гвозди в крышку гроба. Перечень был весьма объемист, но и этого им казалось мало:
– Кроме того, в конце недели мы будем уничтожать самого нерадивого ученика…
– А побег?… – крикнул кто-то из толпы. Странно, но в перечне провинностей, попытка к побегу не упоминалась. Говорящий криво усмехнулся.
– Хотел бы я посмотреть, как это у вас получится. Мы не хотим чтобы у выживших пребывание в этих стенах прошло бесследно. Посему мы будем учить вас всяким полезным предметам. Мы дадим вам даже оружие, и место, чтобы драться. А правила вы установите сами… Хотя можете и не устанавливать – пусть выживет сильнейший… Крайней справа стояла женщина. Она привлекала к себе внимание – среди остальных она выделялась, как породистый скакун будет выделяться среди ломовых лошадей. Одета она была в кавалерийскую униформу, ладно скроенную под фигуру. Фигура у нее была хорошая – форма была не хуже. Это были не перекроенные нами же на скорую руку кителя и брюки – ее форму шили по личным меркам из хорошей ткани. На ее поясе висела шпага – красивая вещица с ажурной гардой. Выглядела она скорей как игрушка или украшение, но я ни на мгновение не сомневался, что пользоваться она ей умеет… Я подумал, какое место она может занимать в этой школе. Вдруг я заметил, что почти все вокруг смотрят на нее.
– Как думаешь, кто она?.. – спросил я у соседа.
– Может магичка… За нашей спиной кто-то вмешался:
– Палач… – я скосил глаза. Говорил оберлейтенант, с профилем то ли орла то ли стервятника —тот самый, который разговаривал с мятежниками на арене.
– Да нет, это бред… – ответил мой сосед.
– Пари?…
– А что у тебя есть?
– А у тебя?… Охрана шикнула на них, спор затих… Директор школы уже заканчивал свою речь: И если кто-то хочет стать под наши знамена прямо сейчас… Он недоговорил – но все было ясно без этого. Из строя вышло три человека. Их казнили вечером, и сожгли вместе с теми, кто погиб утром. Среди пленных их считали предателями, но тюремщики не поверили в их искренность. Это был второй экзамен.
Нам выдали постельное белье, жетон пленного и расселили по комнатам. Жилые комнаты занимали почти весь первый и второй и полностью третий. В маленьком тупике справа от парадной лестницы на первом этаже была учительская, над ней, на втором этаже, дверь была закрыта на тяжелые замки. Открывали их только в субботу, когда прибывала гауптман. Она входила, проводила там некоторое время и после ее ухода дверь опять закрывали на замок. Мне досталась комната на втором этаже, почти посередине. Комнаты были рассчитаны на четырех, но после неудавшегося бунта, для многих не нашлось соседа. Почти всю осень и часть зимы в школу прибывали новые пленные, но из-за жуткой ротации места были всегда. Мои соседом был определен бывший кирасир, лейтенант Генцеф Райнард. Райнард был обидекстером – он одинаково хорошо дрался левой и правой рукой. Такие фехтовальщики довольно редки. Бывали случаи, я дрался с левшами – скажем так: бои были нешаблонными. К слову сказать, самые плохие бойцы получались из левшей, которых пытались переучить. Я встречал нескольких – это были люди с жутким комплексом неполноценности. Ни в чем до конца неуверенные – обеими руками они дрались одинаково плохо. Но Генцефа это не касалось – он был универсален. Бил с обеих рук, а когда у него оказывалось две сабли, начиналось настоящее представление. Я дрался с ним один раз – больше не успел. Из нашей комнаты он погиб первым Сперва я думал, что комнату мы получили на двоих. Но когда мы зашли в комнату, там уже был один человек – как оказалось, первые пленные в Школе появились еще за два месяца до нашего прибытия. Наш сокамерник был почти ветераном – он пробыл в этих стенах уже месяц. Встретил он нас молча, и лишь когда Генцеф стал усиленно разглаживать китель, бросил: