Воронья Кость
Шрифт:
— Я никогда не вернусь в Гестеринг.
— Тогда куда-нибудь в другое место, — ответил Воронья Кость, вспомнив, почему она так ненавидит Гестеринг, место, где появился на свет её неполноценный младенец. Ей пришлось оставить дитя на жертвенном камне, отдав его на попечение богов. Воронья Кость стоял рядом с Ормом и остальными побратимами вокруг того камня и видел слёзы в глазах Орма, и рассказал ей об этом.
— Да, да, — сказала Торгунна. — Но если бы слёзы могли погубить богов Асгарда, то моих слёз хватило, чтобы
Она замолчала и вздохнула, а затем подняла руки.
— Я скучаю по своей сестре Тордис и кузине Ингрид, хотя, — добавила она, — главным образом из-за того, что никто здесь не пытается ночью зашить мне рукава или наоборот распороть их.
— Значит, ты стала одной из женщин Христа? — спросил Воронья Кость, и не смог скрыть лёгкой усмешки в голосе. Она резко взглянула на него, а затем улыбнулась.
— Монахиней? Нет. Я ушла от Одина не для того, чтобы снова опуститься на колени перед Иисусом.
Ойенгуссо печально покачал головой и перекрестил её, но Торгунна слегка погладила его по руке.
— Я послушница, женщина под вуалью, — сказала она. — Мне позволено находиться рядом со священниками и монахами, если я не буду надоедать им и сбивать их с толку. Здесь, в Ирландии это разрешено, а может и ещё где-то. И я здесь счастлива.
— И полезна, — сказал Ойенгуссо. — Кто же знал, пока не появилась Торгунна, что если носить на голове кость трески, то это избавляет от болей в животе? Или заклинание девяти трав, которое она шептала над твоей головой?
Воронья Кость искоса взглянул на неё.
— Сейдр? — спросил он. — Ты всегда говорила, что эта магия никогда тебе не давалась и не действовала против тебя.
— Бог милостив, — воскликнул Ойенгуссо, перекрестившись.
— Во веки веков, — отозвалась Торгунна и улыбнулась Вороньей Кости.
— Всего лишь древняя ворожба, трудно назвать её сейдром, — сказала она. — Не то что ты и твои птицы.
Ойенгуссо ошалело захлопал глазами, и разноцветные глаза Вороньей Кости с показной суровостью уставились на него исподлобья.
— Одна ворона — скорбь, две вороны — веселье, три вороны — свадьба, четыре вороны — рождение, — сказал он, а затем подмигнул озадаченному монаху. — Теперь ты понимаешь, во что может женщина превратить твой дом?
Ойенгуссо перекрестился снова и нахмурился, сообразив, что над ним издеваются.
— Тебе не следует так сурово обращаться с женщиной, юноша, — сказал он твёрдо. — Ты понимаешь, что если бы не одна из них, то я благословил бы тебя как следует, так что твоя голова раскололась бы как яичная скорлупа?
— С какой женщиной? — удивлённо спросил Воронья Кость, Торгунна посмотрела на него и засмеялась, сообразив, в чём дело.
— С той, которую ты всерьёз считал мальчиком всё это время, — сказала она. А затем добавила, видя его недоверчивое выражение лица и открытый рот:
— Венд, которого ты зовёшь Берто. Её настоящее имя — Берлио.
Глава девятая
Команда Вороньей Кости
Она подошла к Олафу вместе с Торгунной — тот стоял, всё ещё немного бледный, чуть пошатываясь, как ей показалось. На ней было платье, в первый раз за много месяцев подол касался коленей, и это ощущение казалось ей необычным.
— Ловко ты скрывала свой секрет, — сказал Воронья Кость, приняв жёсткое выражение лица. Пока он отлёживался, у него было достаточно времени, чтобы вспомнить все незамеченные намёки, начиная от необычайной округлости, и заканчивая моментом, когда она отказалась снимать мокрую одежду в штормовую ночь.
В ней было что-то странное, словно Олаф смотрел на неё сквозь подёрнутую рябью воду — знакомое, словно у совы, круглое лицо, тёмные волосы кое-как обрезаны на уровне ушей, глаза — большие и добрые. Но теперь всё это принадлежало девушке, а не юноше, как он считал ранее, а платье Торгунны, хоть и было ей велико, но всё же подчёркивало округлости тела, никем ранее не замеченные.
— Я носила несколько рубах, — ответила она тихим голосом, уловив его холодный и печальный тон. Она вспомнила тот момент, когда в окружении мужчин он рассказывал, сколько девушек у него было. — Чтобы скрыть свои формы.
"Немудрено", — подумал Воронья Кость, оглядывая её. "Волосатые ятра Одина, как ей удавалось скрывать ото всех грудь? А бёдра?"
Она заметила, как он смотрит и всё также ухмыляется, как тогда, когда она была не девушкой, а молодым парнем в его команде.
— Ты видишь то, что хочешь видеть, — сказала она. — Часто мне приходилось терпеть, особенно когда мы были в море. Раз или два мне пришлось справить нужду прямо в штаны, но остальные просто подумали, что я вонючка, как и все мальчики.
Она поняла, что сказала лишнего, заметив его мрачное, словно скала, лицо, и её улыбка дрогнула, как слабый огонёк на ветру, пока не сошла совсем.
— Да уж, ты скрывала хорошо, — сказал он, вспоминая странные моменты, и краснея из-за некоторых. Но теперь стало понятно, что за странное влечение он чувствовал, и по меньшей мере, он успокоился; ведь в тех случаях, когда в штанах становилось тесновато, причиной служила близость к девушке. И все же, Олаф не понимал, как так вышло, что его тело знало, а разум — нет, и это его тревожило.