Воровка
Шрифт:
— Надзиратель Аргейл был казнен по приказу повелителя Харрада, верховного наставника Академии, — сообщил он твердым, хорошо поставленным и абсолютно лишенным эмоций голосом. Его темные глаза следили за ребятами, изучая, подмечая реакцию каждого. Особенно долго они впивались в Ремиса.
Каждый из ребят понимал, что нельзя открыто радоваться такой новости. И никто, даже Ремис, не смог сдержать улыбки, когда недоверие сменилось пониманием: такими вещами не шутят. Один пацан даже прошептал восхищенное "охренеть" и тут же закашлялся, поймав
— С этого дня ваша группа переходит в мое распоряжение. Хочу напомнить вам, что правила Академии едины для всех и не зависят от надзирателя. Нарушения дисциплины, халатное отношение к учебе и непочтительность к вышестоящим будут караться так же строго, как при надзирателе Аргейле. Если некоторые из вас по каким-то причинам возомнят себя особенными, их постигнет жестокое разочарование. Это ясно?
Он не сводил взгляда с Ремиса, будто обращался не ко всей группе, а лично к нему. Это заметили и ребята: начали посматривать на Ремиса кто с недоумением, а кто — с гаденькими усмешками.
— Да, сэр! — первым ответил Ремис. Почему-то встретить взгляд надзирателя было совсем не страшно — только не после разговора с Танатоном.
Ясх приподнял брови, едва заметно усмехнулся.
— Хорошо, если мне не придется повторять. Ваша группа плохо зарекомендовала себя тройным побегом в первую же неделю обучения. Надеюсь, судьба послушниц Мартесы, Белавары и Праус послужит вам хорошим предостережением от подобных глупостей.
Мартеса, Белавара, Праус. Ремис мысленно повторил каждую фамилию, чувствуя, как растет ком в горле и холодеет в груди. Иллин, Милли, Рисса. Девчонки. Его глупые девчонки. Его дура Рисса. Не улетели, значит. Не отправились к своей ненаглядной свободе.
— Какая судьба, сэр? — Ремис сглотнул. Ему совсем не хотелось знать ответ. Хорошая судьба "предостережением" быть не может. — Их поймали?
— Доставили в Академию этой ночью. Когда верховный наставник вынесет им приговор, ваша группа будет наблюдать за исполнением наказания. Это послужит вам хорошим уроком.
"С ними поступят по справедливости", — зазвучал в ушах голос повелителя Танатона. Твердый, равнодушный голос. Взгляд человека, четко знающего, что правильно, а что — нет. Такого бесполезно умолять, невозможно разжалобить. Бедняга Ортис мог бы подтвердить.
Ремис больше ничего не стал спрашивать. Он едва смог дождаться позволения разойтись: хотелось прямо сейчас ломануться к тюремному блоку, поговорить с девчонками, сделать… да хоть что-нибудь сделать! Крепко взять за руки Иллин. Обнять Милли и не отпускать, пока не проплачется. Наорать на Риссу, чтобы она наорала на него и отвлеклась от страшных мыслей. А потом тоже обнять, но не так, как Милли. Не как ребенка, хотя Рисса и глупая, как ребенок. Девчонка же.
Это все он виноват. Нельзя было их отпускать. Нельзя было говорить Танатону о них. На что он вообще рассчитывал?! Только шкуру свою спас — ценой трех других. Молодец. Трус паршивый. Прав был Элдриж: он
— Ремис, задержись.
Ремис замер в дверях и медленно, неохотно повернулся к надзирателю. Ему-то что надо?!
Надзиратель жестом подозвал его к себе. Вблизи Ремис рассмотрел в нем то, что прежде упустил из виду: раннюю седину в черных волосах, тонкие морщины в уголках глаз, нездоровую бледность кожи. Возможно, он поторопился, решив, что Ясх был моложе Аргейла.
— Куда бы ты ни собрался, советую тебе изменить курс и поторопиться на тренировку. На твоем счету и так достаточно проступков. Не нарывайся на очередные неприятности.
— Простите, сэр, но я вас не понял.
— Все ты понял, мальчишка. Своим подругам ты ничем не поможешь, а себе можешь серьезно навредить.
Ремис склонил голову и промолчал. Может навредить себе? Да плевать. Он задолжал девочкам хотя бы такую малость: показать, что ему не все равно, что они все еще кому-то нужны — пусть даже такому бесхребетному трусу, как он.
Надзиратель поднялся из-за стола. Обошел его, крепко сжал плечо Ремиса — не ободряюще, а скорее угрожая раздавить и кости, и всего Ремиса, если тот не послушается.
— Послушай-ка меня, мальчик, — сильные пальцы до боли впились в плечо. Ремис сжал зубы, чтобы не вскрикнуть. — Ты сейчас жив только потому, что повелитель Танатон разглядел в тебе что-то достойное и решил дать второй шанс. Так-то ты относишься к его милости? Отвечаешь непокорностью на снисхождение? Это очень плохая тактика, Ремис, и ведет она в могилу — а там тебя сейчас хочет видеть добрая половина Академии.
Ремис глянул на него исподлобья:
— Что я этой доброй половине сделал?
— А сам не понимаешь? — Надзиратель прищурился. — Из-за тебя был казнен надзиратель Аргейл. Из-за тебя инквизиторы прямо сейчас перетряхивают грязное белье всех остальных. Из-за тебя верховный наставник был вынужден оправдываться перед повелителем Танатоном, как провинившийся ученик. Как ты думаешь, Ремис, как к тебе после этого будут относиться?
На сей раз Ремис смолчал: сам понял, что спорить глупо. Бандиты на Таларме после такого убивали с особой жестокостью, а потом выставляли изуродованное тело на всеобщее обозрение. Мальчишки вроде него, занимавшие низшие ступеньки пищевой цепочки, убирали изрядно подгнившие трупы только через неделю.
— Вижу, что начал понимать. Сейчас тебе нужно вести себя тихо и примерно. Любой проступок, даже самый мелкий, может кончиться для тебя медблоком, а то и крематорием. Так что иди-ка ты, Ремис, на тренировку, и не смей опаздывать. Девочки из своей камеры уже никуда не денутся.
"Никуда не денутся". Ремиса передернуло от этих слов. И правда, куда им деться? Девчонкам только и остается, что ждать приговора. Страшного, судя по всему, приговора.
"Поступят по справедливости". Ремис всегда думал, что справедливость — хорошая штука. А вот теперь засомневался.