Воровской цикл (сборник)
Шрифт:
Как Бог мог не услышать маму?!! Ведь мы же с ней когда-нибудь станем ангелами! Старый, глухой Бог, почему ты не услышал?!
Я тихо бью себя по губам.
Больно.
— ...Не кори себя, Нина. Никто ни в чем не виноват. Это судьба... Что еще сказал доктор?
Ветер всхлипывает. Неужели это мама плачет?!
Кто ее обидел?!!
«Ты-ы-ы!..» — издевается ветер.
— Сказал, что приступы становятся чаще. И что он бессилен. Есть только одна надежда: может быть, у Тамары после восемнадцати наступит улучшение. Он сказал: так иногда случается,
Это обо мне! Это обо мне шептал ветер голосами папы и мамы! Это я — «сложный ребенок»! А «приступы» — это когда в голове становится холодно, туда забирается ноябрьский ветер, воет стаей волков, зовя темноту... дальше я не помню. Потом мама всегда плачет, и папа хмурится, а когда видит, что я на него смотрю — тут же начинает улыбаться, а мне хочется плакать от этой улыбки! Я ведь понимаю: это он ДЛЯ МЕНЯ улыбается. А на самом деле...
Не хочу быть «сложным ребенком»! Не хочу «приступов»! Не хочу противных лунных человечков! Я поняла: это все они виноваты! Это их холодные лунные руки забираются в мою голову, а следом врывается ветер...
Вот и сейчас!
Прочь! прочь от меня! уходите! я больше не хочу с вами играть! не надо!.. не надо... не на...
Леденящий, волчий вой ветра.
Тьма наливается серебром, превращаясь в зеркало...
...зеркало. Огромное, выше меня, овальное, в потемневшей от времени дубовой раме с завитушками. Я помню это зеркало едва ли не с самого рождения. Всегда любила смотреться в него, когда была маленькой — рожи ему корчила, язык показывала, а сейчас вот...
Сейчас я смотрю на девушку в зеркале, не в силах поверить: ты — это я? Правда?! Я ведь еще вчера была маленькой! Я и куклы свои помню — большие, розовые, глазами хлопают; домик у них свой был, не домик даже, а целый кукольный замок.
Странно: куклы помню, замок игрушечный, а как выросла — не помню! Перед сном куклам свадьбу справляла, проснулась: чудеса! я-то, оказывается, уже совсем взрослая!
Скоро самой замуж пора!
Так, может, это меня к свадьбе наряжают? А кто тогда мой жених? Почему я его не помню? Не бывает, чтоб свадьба — а я не помнила, за кого замуж выхожу! И платье на мне темное... Нет, оно красивое, мне нравится, но почему — темное? Ведь у невест платья белые-белые!.. И шляпка черная, с вуалеткой — зачем она? Не хочу такую шляпку на свадьбу! хочу жениха! туфельки хрустальные! праздник!
А, вот и тетушка Хорешан.
— Т-тетушка... Хорешан, у меня сегодня... с-свадьба?! Да? А к-кто мой... ж-жених?.. Т-тетушка Хорешан, п-почему... ты плачешь?! Т-ты ведь раньше... н-никогда! не плакала!..
— У тебя не свадьба, доченька. Горе у тебя; у всех нас горе. Мама твоя умерла, царствие ей небесное. Похороны сегодня...
Мама?! Умерла?! Не верю. Тетушка Хорешан что-то путает. Это, наверное, от старости. Ей просто забыли рассказать: когда придет время, мама станет ангелом, и я — вместе с ней. Нас возьмут на небо, и мы будем там ждать папу. Но я же еще здесь! Значит, и мама не могла стать ангелом! Она бы меня ни за что не бросила. А уж чтоб она
Я мотаю головой.
Нет, нет; нет, нет...
— ...Идем, Тамара. Попрощайся с мамой.
Куда она меня ведет?! Прощаться? Зачем?!! Я не хочу прощаться! Я не верю! С мамой все в порядке...
Гроб. Прямо посреди комнаты. Огромный, обитый бархатом, с тяжелыми кистями по углам. Вокруг — люди. Чужие; свои. Так бывает. Они расступаются передо мной, я не могу рассмотреть их лица; все в тумане. Да и не хочу я видеть их лиц!
Мама, где ты?!!
— Томочка, держись, я с тобой...
Это — папа. Спасибо, папа, но — не сейчас. Сейчас я хочу увидеть маму. Мамочка, ты прячешься? да?
А гроб приближается, растет, вот он уже не гроб — зеркало, в дубовой раме, с кистями, упавшее навзничь зеркало... Я знаю: глядеть туда нельзя. Я знаю: если погляжу — случится страшное, непоправимое.
Я не выдерживаю: смотрю.
Смотрю, смотрю, смотрю; начинаю улыбаться! Какие они глупые, эти люди! Как их ловко всех обманули! Даже тетушку Хорешан, даже папу! Разве это мама?! врушки! Это просто восковая кукла, даже не очень похожая на маму! Может быть, эта кукла и умерла, только куклу мне совсем не жалко — она ведь и раньше была неживая!
А мама...
Я поднимаю глаза вверх и вижу, сквозь потолок, свозь крышу: лазурь, сияние в небе, там парят ангелы, и среди них — мама! Она там, она улыбается, она машет мне рукой — я улыбаюсь и машу в ответ. Маму взяли на небо, она теперь ангел! Все хорошо, никто не умер! Зачем этот траур, эти скорбные лица, эти скупые слезы?!
Ведь все хорошо!
Мне становится смешно. Я смеюсь, я хохочу, захлебываюсь смехом, не в силах удержаться. Меня куда-то ведут, прочь из комнаты, прочь от гроба, от мертвой восковой куклы-отражения — а я уже не хохочу, я кричу:
— Мама! Возьми меня к себе, на небо! Я тоже хочу стать ангелом! Мама!!! Забери меня к себе!.. я хочу увидеть Его!..
...Его.
Сегодня я увидела Его.
У Него длинные вьющиеся кудри, прямо как у девушки, но мне нравится. Мне говорят — Он рыжий, а я смеюсь: какой же Он рыжий, когда Он золотой?! У Него доброе лицо и большие, сильные руки. Я представила, как Он обнимает меня этими руками — и мне сразу стало жарко!
Я стояла у окна; смотрела на Него. Он подстригал кусты в нашем парке, а я стояла и смотрела.
Любовалась.
Тетушка Хорешан сказала: Он — всего-навсего садовник, и княжне Джандиери не пристало заглядываться на простолюдина. Я люблю тетушку Хорешан, но в последнее время она сделалась совсем глупая и говорит всякую ерунду.
Раньше я ее слушалась, а теперь — не хочу!
Да, конечно, Он выглядит как садовник, работает в нашем парке — но я-то знаю: на самом деле Он притворяется! Конечно же, за Ним охотятся, Его хотят убить — и Он вынужден скрываться под маской садовника. Но здесь, у нас, Ему ничего не грозит! А если кто-то посмеет Его обидеть, я скажу папе, папа позовет своих жандармов, и злого обидчика упекут в острог!