Восемь глав безумия. Проза. Дневники
Шрифт:
Совокупился бы Вертер с Шарлоттой, создал бы с ней добропорядочную в немецком духе буржуазно-мещанскую семейную жизнь — не покончил бы с собой.
У человека всю эту мерзость скрашивает жажда обладания духовного, инстинкт к пересозданию, к улучшению человека, т. е. инстинкт власти и инстинкт творческий. Только эти инстинкты — нечто отделяющее нас от четвероногих братьев. И… может быть, оба эти инстинкта лишь производное от сексуального инстинкта (догадка моего пятнадцатилетнего возраста).
Неандерталец, а раньше питекантроп и сикантроп блуждали по каким-то участкам мира, вступали в единоборство
Экономическая база… Давняя, биологическая, до сих пор довлеет над человеческим обществом.
Убеждения. Ненависть к какому-то социальному и полит<ическому> строю. Беспокоит ли меня так уж сильно несвобода личности вообще? Честно говоря — нет! Очень малое число людей достойно этой свободы. Большинство великолепно чувствует себя в рабстве. «Дай работнику небольшую собственность, — говорит Герцен (в „С того берега“), — и он станет мещанином, мелким рантье», и соц. революция превратится в вещь очень проблематичную [164] .
164
«Дай работнику небольшую собственность, — говорит Герцен, — и соц. революция превратится в вещь очень проблематичную». — «…Мелкий собственник — худший буржуа из всех; все силы, таящиеся теперь в… груди пролетария, иссякнут; …он не будет умирать с голода, да на том и остановится… Такова перспектива мирного, органического переворота». (Герцен. Т. 6. С. 60.)
Дай существ<енную> власть даже моим пострадавшим друзьям (В. М. и другим), удовлетворительный жизненный минимум (квартиру, более или менее обеспечивающую и не слишком выматывающую работу, свободное время, некоторую сумму развлечений и удовольствий), и ничего больше они не потребуют и почувствуют предел возможного счастья.
Таким, как я, этого мало. Безумная жажда самоутверждения, творчества, власти над человеческой душой, жажда изменения мира — свойства печальные, асоциальные, преступные.
Но при чем тут убеждения? Разве я заинтересована в благе для всего мира? В самоутверждении? В бессмертии?
23/III. Люди попали не под колесницу Джагернадта [165] , а под ассенизационный обоз.
Меня нет в списках живых и мертвых. Есть где-то мое «дело». Существование фантастическое. Мой призрак бродит по Москве. Знакомые опрашивают: — Ну, как? Что-нибудь новое есть? Я терпеливо отвечаю: — Ничего нового. А они удивляются. И — естественно — подозревают меня в нежелании добиваться этого «нового». Жаль, что не все «наши люди» пережили арест, дальнее плавание и все проистекающие последствия.
165
…колесницу Джагернадта… — Вероятно, имеется в виду Джаганнатха (владыка мира) — в индуизме поздняя аватара (нисхождение на землю) бога Вишну.
…Семьдесят наших судей освобождены [166] . Можно продолжать сыпать удары зубодробительные и удары-скуловороты, крушить челюсти и ломать ребра.
Флобер. Письма очень интересные, бесконечно можно перечитывать, но какой это претенциозный навязчивый «объективизм» (об искусстве), какая крикливость, какой шум. А восточную экзотику (кроме картин Гогена, в к<отор>ых главное отнюдь не экзотика) просто не переношу.
Искусство. Красота Бовари хороша, а все-таки любая вещь одного из «субъективнейших» художников — Достоевского — на десять голов выше Бовари. Даже и в области Красоты с большой буквы Достоевский, «монархист», «моралист» (все смертные грехи), оставляет Флобера за флагом.
166
Семьдесят наших судей освобождены. — В феврале 1957 г. была проведена реорганизация Верховного Суда СССР. Часть вопросов, находившихся в его ведении, передали Верховным Судам союзных республик. Вследствие этого, а также по причине значительного, по официальным данным, снижения преступности, в состав Верховного Суда на февральской сессии Верховного Совета СССР были избраны 9 членов вместо 79 в предыдущем составе.
Отсутствие вкуса и такта, столь свойственного настоящему гению.
Умственная и всяческая неуклюжесть.
М<ожет> б<ыть>, стиль.
А все-таки читать Фл<обера> — кроме писем — сейчас невозможно. Бальзак очень читается, Стендаль, даже Мериме. Флобера не могу читать. Что-то неизъяснимое отталкивает. Объективизм, шумливость, «башня из слоновой кости», даже его оттачивание фразы раздражает меня до остервенения.
Велись в Москве. Рукопись в двух записных книжках по 50 листов, в коленкоровом переплете, записи чернилами. Одна заполнена полностью. В другой, начатой 7 февраля 1957 г., — 17 с половиной листов. На первых листах штампы: «ХНИИСЭ (Харьковский НИИ судебной экспертизы. — ред.) Вещественное доказательство».