Восемь племен
Шрифт:
— Слушай. Колхоч, — сказал он полушутя, — вот я возьму нож, а ты возьми девку... Что тебе, — прибавил он в виде оправдания, — ты достанешь себе другой.
Колхоч положил руку на плечо пленницы в знак безмолвного согласия. Побратим должен был отдавать побратиму по первому слову даже собственную жену или ребенка.
— Я дам тебе шкур!.. — поспешно заговорил Ваттан. — И новую одежду, и двух упряжных оленей.
Он чувствовал некоторое угрызение совести перед великодушием товарища. Нож был дорогою собственностью, а пленница случайным подарком судьбы; но предложенные им подарки могли уравнять какие угодно
Колхоч покачал головой.
— Мой груз полон, — возразил он, — по нашим горам нельзя возить лишнего, а ездить на оленях я не умею...
42
Дай мне лучше свою нательную рубаху!.. — прибавил он, видя, как Ваттан хмурится от огорчения.
Морщины на челе оленевода-разгладились; он сдернул с себя сначала верхнюю рубаху из толстой шкуры, черной, как атлас, потом снял нижнюю, тонкую и легкую, вывернутую вверх гладкой мездрой, красиво окрашенной в оранжевый цвет соком ольхи, и отдал ее Ительмену, который в свою очередь сделал то же. Обмен рубахами предполагал высшую степень интимности, но, к сожалению, побратимы были слишком неравного роста. Рубаха Ваттана достигала Колхочу до пят, и, после некоторого колебания, он надел ее сверху, как верхний балахон. Левое плечо ее было выпачкано свежею, но уже засохшей кровью. Ваттан, впрочем, не обращал внимания на свою рану. Он просто-надел свою верхнюю одежду прямо на тело; а обменный подарок свернул и сунул за пазуху. Бескорыстие молодого Ительмена удивляло его, ибо он привык, что все гости из приморских поселков постоянно выпрашивают у оленеводов подачки и не могут насытить свою жадность ни выгодами самого дешевого торга, ни наиболее обильными дарами. Но земля южных Ительменов была богаче; они так же мало привыкли просить и унижаться, как и зажиточные кочевники тундры.
Мами внезапно рассмеялась: Колхоч в своем новом балахоне и Ваттан с голой грудью и пазухой, раздувшейся от дружеского подарка, показались ей в высшей степени смешны. Но, вспомнив, что именно заступничеству обоих друзей она обязана спасению от плена, она устыдилась и, чтобы замять свою неуместную веселость, снова пустилась в путь, увлекая за собой, отряд товарищей. Гиркан опять бежал рядом с нею впереди всех. Глаза его широко улыбались, ибо он тоже был чувствителен ко всему смешному. Мами вспомнила вдруг, что пленницы обязаны освобождением, строго говоря, его хитроумной штуке, и, посмотрев на него внимательнее, заметила, что на его одежде не было ни одной лишней складки, хотя он участвовал в беге и битве. Ее интерес к этому веселому и щеголеватому юноше снова заслонил ее внимание ко всей остальной толпе.
— Где вы живете, люди Одул? — спросила она, желая что-нибудь знать о загадочном роде Одул, который,
43
по словам многих, происходил от волка и унаследовал любовь к бродяжничеству от своего, беспокойного предка.
— Там! — сказал неопределенно Гиркан, указывая рукою на запад. — Мы не любим одной и той же реки или леса; сегодня здесь, а завтра там.
— А много ли вас? — продолжала девушка с любопытством.
Гиркан отрицательно покачал головой.
— Нас только четыре рода,— сказал он с известной гордостью. — Бурые лисицы редки, но они всех лучше, — прибавил он многозначительным тоном.
— Неужели у вас нет родных рек и пастбищ? — с удивлением спросила Мами. Она с раннего детства привыкла, что стадо ее отца уходит весною на ледники Острой сопки, а на зиму спускается к тополевым лесам, на большой реке Лососи, и считала это место своей родиной.
— На что нам пастбища? — сказал Гиркан презрительно. — Наши стада вольны, как мы; они пасутся по всей земле между трех морей, а пасет их Пичвучин!
Девушка поняла, что он говорит о диких оленях, ибо бог Пичвучин, маленький карлик, обладавший, как Протей, способностью превращаться в любого зверя, считался по преимуществу пастухом всех диких оленьих стад.
— Неужели у вас нет собственных оленей? — сказала она с сожалением в голосе. Жизнь без стад казалась ей крайней степенью бедности, лишенной не только уверенности в завтрашнем дне, но и совершенно пустой и бессодержательной, похожей на жизнь зверя, но недостойной человека.
— Олени — обуза, — сказал Гиркан. — Вот наши братья на северном рубеже земель, — он опять сделал рукой широкий и неопределенный жест, — попробовали завести... Беда! Очень большая забота. Отнимает веселье у человека.
— Кого же вы запрягаете?— спросила Мами тем же огорченным голосом.— Собак?
Она разделяла презрение своего народа к приморским собачникам, и длинная нарта, запряженная сворой лающих животных, всегда казалась ей унизительной выдумкой, противной здравому смыслу.
Гиркан презрительно сплюнул в сторону.
44
— Наши собаки вольные, как мы, — сказал он. — Грех надевать лямку все равно человеку или зверю. Я бы этих собачников самих запряг вместе с их псами.
— На чем же вы ездите, — спросила Мами с изумлением, — без собак и без оленей? — Она слышала смутные рассказы о жизни народа Одул, но никогда не могла себе представить их воочию.
— На лыжах, — ответил Гиркан, и лицо его просияло от приятного воспоминания. — Ух, весело! — с восторгом воскликнул он. — Лыжи гладкие, весенний снег скользкий. Догоняем оленя, лося. Разве птица удержится вместе с нами!.. «Люди о двух ногах быстрее зверей о четырех», — припомнил он родную поговорку.
Мами тщетно старалась сообразить, какое веселье мог находить этот стройный юноша в вечном скитании по горам и полям на своих собственных ногах.
— А женщины на чем ездят? — спросила она через минуту.
— Тоже на лыжах! — сказал Гиркан. — Ого! Они еще нашего брата научат, если спускаться с гор.
Ему представилась картина целой толпы парней и девушек, спускающихся на лыжах с высокой, покрытой снегом горы. Они с Мами продолжали неторопливо бежать вперед, но среди этого монотонного бега в нем внезапно возникло, ощущение стремительного движения, похожего на падение камня, и даже в ушах загудело, как от пролетавшего мимо воздуха.
— А маленькие дети? — продолжала спрашивать Мами.
— А это бабье дело! — равнодушно возразил Гиркан. — Сами нарожали, сами и возят!
— Видишь! — с негодованием сказала девушка. — Собак запрягать грех, а бабы в лямке ходят. Скверная жизнь.
Гиркан молча пожал плечами...
— И неужели вы никогда не останавливаетесь? — снова спросила девушка, возвращаясь к вечному скитальчеству соплеменников Гиркана, поразившему ее воображение. Оленеводы проводили средину зимы и все лето на неподвижных стойбищах, по исстари излюбленным местам.