Восемь племен
Шрифт:
22
кожу барабана, и подняли в воздухе. Двое молодых людей, приземистый парень с гладко остриженной головою и высокая девушка с черными косами, влезли на шкуру и остановились друг против друга в выжидательной позе.
— Го, го, го, — загудела толпа мерным и медленным ритмом. С последним звуком двадцать пар рук дружно и крепко тряхнули шкуру. Натянутая моржовина щелкнула, как тетива, и чета импровизированных акробатов взлетела вверх, расставив руки и ноги, чтобы сохранить равновесие, и, высоко поднявшись над толпою, упала обратно на шкуру. Не успели их ноги коснуться упругой поверхности, как толпа тряхнула еще сильнее, и «прыгуны на шкуре» взлетели еще выше прежнего.
Девушка снова спустилась вертикально, слегка покачиваясь из стороны в сторону, как молодая елка, колеблемая ветром. Странное трепетание ее широких бедер, заметное даже под волнистою меховою одеждою, свидетельствовало о крайнем напряжении мускулов, необходимом для этих головоломных упражнений. Но товарищ ее был менее счастлив; неудачно толкнувшись ногою в зыбкую поверхность шкуры, он готов был упасть вперёд, когда толпа с хохотом подбросила их в третий раз. На этот раз парень перевернулся в воздухе и опустился уже головою вниз, болтая руками и ногами, в тщетной, надежде ухватиться за что-нибудь.
Потеха разгоралась. Парни и девушки сменяли друг друга на предательской шкуре. Упавший на ноги три раза считался победителем, но парням редко удавалось счастливо исполнить трудную задачу. Девушки, легкие и крепкие на ногах, были искуснее и нередко выстаивали три и четыре очереди подряд, к великому стыду своих партнеров. В особенности девушка с длинными косами отличалась неутомимостью. Ее стройная фигура то и дело взлетала над толпою, и косы, украшенные по концам полосками пунцового меха, взвивались и опять падали на ее круглые плечи.
У стана, принадлежавшего воинственному поселку Паллан, несколько воинов начали состязание на копьях; они по-прежнему были одеты в свои травяные панцири, мешавшие быстроте движений, и тяжело наступали друг на друга, нанося и отбивая удары и постепенно приходя в исступление. Все это были соседи и родствен-
23
вики, но нельзя было сказать с уверенностью, не кончится ли их воинственная игра серьезною схваткою, несмотря на святость места.
Завидев любопытное зрелище, люди разных племен стали постепенно сходиться к лагерю Палланцев. Даже Таньги бросили свою моржовую шкуру и всей гурьбой перешли к Палланцам. Воины продолжали нападать друг на друга, роговые наконечники стучали о березовые древки; уже не один удачный выпад поразил толстую травяную плетенку, которая была так крепка, что безопасно выносила самые сильные удары. Зрители, впрочем, недолго простояли на месте. Их руки и ноги уже зудели от стремления к таким же атлетическим играм. То был век постоянных состязаний, которые составляли главную утеху жизни, предпочтительно даже пред войною, ибо она преследовала материальные цели, питалась случайностями и даже не всегда давала возможность проявить всю красоту ловкости и грациозности силы. Юноши с раннего возраста принимались, носить тяжести, бегать на далекое расстояние с тяжелым камнем на плече, чтобы приобрести выносливость и крепость мышц, учились отражать удары копьем, увертываться от летящих дротиков и стрел, перескакивать через преграды, обгонять друг друга в пешем бегу. Но самое любимое состязание была борьба, которая велась по различным правилам, с поясом и без пояса, и даже без меховой рубахи, с условиями троектной схватки или с обязательством нападать друг на друга до истощения сил.
— Борьбу, борьбу! — уже кричали в толпе на разных языках, по преимущественно на языке южных оленеводов, который был общим языком ярмарки.
Палланцы перестали фехтовать и, спустившись в глубину своего наполовину зарытого в снегу стана, тотчас же появились снова на поверхности, уже без панцирей и копий. Они притащили огромную свежеободранную шкуру старого сивуча, которую разостлали на снегу, тщательно выровняв малейшие складки.
— Вы любите прыгать на шкуре! — дерзко сказал один из палланских воинов, намекая на Таньгов, но обращаясь ко всем оленеводам. — Вот попрыгайте-ка!
Шкура была сырая, вся скользкая от остатков полу-застывшего сала, и неопытному человеку даже стоять
24
на ней было трудно.
Ваттан, стоявший в переднем ряду, почувствовал, как кровь бросилась ему в голову при дерзком вызове, и сделал движение, чтобы вступить на шкуру, но его предупредил юноша небольшого роста, тонкий и стройный, одетый в красивую серую одежду из шкуры горного барана, подпоясанную широким поясом с резною костяною пряжкою. Голова его была прикрыта, небольшою пестрою шапочкою с прорезом на темени. Он принадлежал к Ительменам и вместе с ними пришел с Южного мыса, но мать его была из рода Куру, как о том свидетельствовали вьющиеся волосы и задумчивое выражение больших карих глаз. Хотя вызов Палланцев относился только к оленоводам, но он тоже стоял среди зрителей и чувствовал себя оскорбленным. Проскользнув мимо удивленного Ваттана, он одним прыжком попал на середину шкуры и остановился перед противником.
Дюжий палланский боец, с красным лицом и двумя длинными клоками волос на бритом темени, презрительно посмотрел на тщедушного противника.
— Вишь, какой! — сказал он бесцеремонно. — Ну, куда тебя бросить?
И, не дожидаясь обычных переговоров, он схватил противника за пояс, поднял его на воздух и с силой бросил вперед. Ительмен отлетел за пределы разостланной шкуры, однако устоял на ногах. Еще через мгновение он опять подскочил к противнику, схватил его обеими руками за кисть правой руки и крепко дернул к себе. К общему удивлению, Палланец пошатнулся и подался вперед всем телом, уступая превосходству сил противника. Его левая рука угрожающе взмахнула в воздухе, но молодой Ительмен отскочил назад и опять дернул. Палланец упал на колени, потом повалился лицом на шкуру. Ительмен стащил его со шкуры и повлек по утоптанной для борьбы площадке, дергая и встряхивая его тяжелое тело за ту же вытянутую вперед руку. Все это произошло так неожиданно, что Палланец даже не сопротивлялся и только закусывал губу, чтобы не застонать от боли. Он был совершенно беспомощен в крепких руках своего противника.
Протащив Палланца три раза вокруг площадки, Ительмен поддернул его вверх, удачно подтолкнув нос-
25
ком левой ноги, потом почти на лету изо всей силы пнул его правой ногой в спину. Теперь Палланец, в свою очередь, отлетел на несколько шагов и растянулся на снегу. Пролежав минуту, он медленно поднялся на ноги и, отвернувшись от зрителей, безмолвно стал спускаться в стан. Он не мог даже схватиться за копье, ибо его правая рука висела, как обрубок дерева, и все тело было разбито. Ительмен, по праву победителя, снова встал на середине, вызывая соперников.
— Таковы люди Куру, — сказал он ломаным оленным наречием, обращаясь к зрителям и комментируя вызывающие слова побежденного Палланца. — Этими руками мы медведей душим.
По обычаю южных Ительменов, он прежде всего хотел прославить племя матери, хотя она проиходила с далекого острова за тремя проливами, где он никогда не был.
Палланцы рассвирепели, но толпа зрителей слишком явно сочувствовала победителю, чтобы они могли открыто взяться за оружие. Вместо того двое молодых воинов спустилась в стан и принесли оттуда охапку длинных костяных осколков, которые употреблялись тогда повсюду для выделки стрел и копии. Ваттан, горевший желанием помериться силами с молодым Ительменом, уже вступил на шкуру, и оба они обнажили до пояса тело, избирая тот способ борьбы, который требовал наибольшего искусства. Бросая злобные взгляды на обоих противников, Палланцы принялись обтыкать края шкуры костяными осколками, прочно укрепляя их в снегу остриями вверх. В толпе послышались неодобрительные возгласы. Состязание внезапно приобретало смертельную опасность, ибо неудачный борец, упавший обнаженным телом на острые осколки, рисковал получить тяжелые раны, но Палланцы в качество хозяев имели право предлагать какие угодно условия.
Борьба завязалась, но три очередные схватки прошли без всякого перевеса в чью-либо сторону. Ваттан дважды поднимал и бросал наотмашь Ительмена, но тот постоянно становился на ноги, как кошка. С другой стороны, Ваттан оказался гораздо крепче Палланца, и никакие ухищрения душителя медведей, никакие предательские «подножки» не могли сдвинуть его с места. Отбросив от себя цепкого потомка Куру в третий раз,
26
Ваттан вдруг нагнулся и надел свою меховую рубаху.
— Будет-с тебя! — сказал он молодому Ительмену. — Пойдем отсюда!