Восемь трупов под килем

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Мандаринка, — буркнул матрос, давая понять, что общаться не намерен. Он выглядел взволнованным, каким-то напряженным, но причины тому могли быть самые разные.

Яхта казалась вымершей. Люди попрятались по каютам, выжидали. Он обошел нижнюю палубу по наружному периметру, постоял, прижавшись к борту, подставляя голову каплям воды и холодному ветру. Погода резко изменилась. Ветер дул порывами, гоня на восток махровые тучи. Пасмурность простиралась до горизонта, только на востоке — в районе черноморского побережья России — между небом и морем оставалась узкая полоска неба. Он поднялся наверх, понаблюдал, как ветер треплет натянутый над шезлонгами тент. В кают-компании царила пустота, тут кто-то был несколько

минут назад — сигарета, раздавленная в хрустальной пепельнице, еще дымилась. На камбузе было тихо. Он дошел до шторы, поднял руку, чтобы ее отогнуть. Тянущее чувство возникло в позвоночнике. Он резко обернулся. За спиной никого не было. Но кто-то пару мгновений назад очень недобро на него смотрел. Стеклянные двери были закрыты — он сам их закрыл, чтобы не трепало ветром. Он быстро пересек кают-компанию, распахнул двери.

На палубе хозяйничал ветер, трепал брезентовый навес, отыскал в ней, видимо, дырку и залихватски по этому поводу посвистывал. «Параноиком становлюсь», — невесело подумал Турецкий, озирая дощатый настил, жмущиеся друг к дружке шезлонги, спасательный круг, прицепленный к лееру. Закрыл двери, вышел из кают-компании, отогнув штору. О недавнем присутствии Герды на камбузе говорила чугунная посудина с внушительными ручками, пыхтящая на плите. Он сошел вниз. Единственный человек, которого он встретил, был Салим, застывший на перепутье — в точке, где сходились дороги из трюма, с верхней палубы и всех коридоров. Тот услышал, как за спиной скрипнула лестница, стремительно повернулся на левом носке. Рука машинально отправилась за отворот пиджака. Мелькнула кобура, фрагмент «упряжи». Турецкий соорудил миролюбивый жест.

— Что-то нервным вы стали, Салим. Не бойтесь. Что там у вас, покажите?

Салим поколебался, опустил руку. Пола пиджака вернулась на место. Демонстрировать свою «игрушку» он не собирался.

— Пистолет — это хорошо, — улыбнулся Турецкий. — Он успокаивает. Пистолет — это продолжение мужского достоинства. У вас же все в порядке с мужским достоинством?

Телохранитель беспокойно двинулся, всмотрелся в лицо говорящего. На что он, интересно, намекает? Растерянность блеснула в глубине глаз, дрогнула жилка на виске. Неужели прокололся? Не позавидуешь человеку. Суровый восточный парень, представитель нелегкой профессии — и вдруг такое… Чудно. Как это у них происходит? Как удается скрывать свои маленькие увлечения, что они чувствуют, как находят друг друга? Ну и ну!..

С наблюдательностью у Салима проблем не было. Кончики ушей заметно покраснели. Он прикладывал максимум усилий, чтобы не выдать растерянности.

— Все в порядке, Салим, — бросил Турецкий. — Полагаю, и у вас тоже? Как дела у Игоря Максимовича и его дражайшей половины?

— Неплохо, — пробормотал Салим. — Игорь Максимович и Ирина Сергеевна отдыхают у себя в каютах. Чем вы занимаетесь, Турецкий?

— Как чем? — изумился сыщик. — Расследую преступления, неужели не видно? В данный момент направляюсь к себе в каюту. Выпью пару бокалов вина, приму душ похолоднее…

— Ходят слухи, что вы что-то нашли, — Салим не решился поставить вопрос, он прозвучал в форме утверждения. — Вы не хотите предоставить отчет Игорю Максимовичу?

— А может, вам? — засмеялся Турецкий. — Признайтесь, Салим, вы бы не стали возражать, если бы вначале я поставил в известность вас?

Он уходил, провожаемый тяжелым взглядом, забрался в каюту, хлопнул дверью, перевел дыхание. Ну и гадюшник. «Береги себя, сыщик», — прошептал он, ставя таймер наручных часов на половину девятого.

Состояние после сна было отвратительным. Судороги в теле, нечем дышать, тошнота подкатила к горлу. Еще один рецидив? Вроде не должно, двое суток прошло с момента приема «лекарства». Шатаясь, Турецкий добрел до гальюна, излил

рвотную массу, умылся. Стало легче, но не настолько, чтобы пуститься в пляс. Вторая волна не задержалась, нанесла предательский удар. Что такое с ним происходило? Он двигался, словно ежик в густом тумане. Должно быть, подумал о свежем воздухе. Вывалился в коридор, доковылял до кормовой двери, выбрался наружу, встал, вцепившись в ограждение, подставляя лицо порывистому ветру. Ноги сделались ватными, поехали в разные стороны. Он прижался к борту, чтобы не упасть. Вспомнил, что на корме имеется рундук, куда можно присесть, туда и поволокся. Слез с трапа, доковылял, держась за поручень, до нужного места. Хотел свалиться на металлический ящик, но новый приступ тошноты уже поджидал. Были ли рядом с ним люди? Он не помнил. Горел фонарь где-то наверху, но на корму свет не падал. Он знал, что в желудке пусто, палубу изгадить не сумеет при всем желании, но с рефлексом не поспоришь: он высунулся за ограждение, охваченный спазмом. И вроде кто-то подбежал, да он поздно опомнился. Его схватили за ногу, оторвали от пола, вторая рука схватила за шиворот. Он и рад бы сопротивляться, но куда там? Мир перевернулся, рука оторвалась от леера под весом тела. Дыхание перехватило. Полет был коротким, но впечатляющим. Он плашмя ударился о воду, что не помешало мгновенно погрузиться в бездну. Боль была яростной, он не успел перед падением набрать воздуха. Голову расперло от страшного давления, глаза чуть не вылезли из орбит. Он заработал руками, ногами, всплыл, задыхаясь, отплевываясь, поднимая тучу брызг.

Он всплыл не там, где упал. «Антигона» покачивалась метрах в десяти от него. Ужас пронзил — неужели судно удаляется? Не может быть. Он откашлялся, набрал побольше воздуха в легкие, поплыл вразмашку, да очень некстати хлебнул воды, закашлялся, руки перестали слушаться, ноги потянули на дно. Да где же тут дно?.. Он оставался на плаву, но силы таяли. В глазах рябило, корма «Антигоны» сливалась с темнотой. «Судно не может плыть», — мелькнула угасающая мысль. Если бы работал винт, его бы засосало под румпель. А его не засасывает, просто судно дрейфует, а он пока нет…

Он поплыл из последних сил. Судно медленно приближалось, очертился крайний бортовой иллюминатор, гребень борта. На борту отсутствовали живые существа. Убежал злодей? Затаился? Он сделал отчаянный рывок, ударился грудью об обшивку, ушел под воду, в воде перевернулся, снова всплыл, жадно хватая воздух. Куда дальше? Он ощупывал борт, тщась найти какой-нибудь выступ, скрипел зубами. Смещался вдоль борта — ничего. Поплыл в другую сторону, чувствуя, как покидают силы, вот их остается совсем с гулькин нос…

Есть! Он ухватился за канат, свисающий с борта. Точно! Глотов нырял с кормы на его глазах, а выбирался, карабкаясь именно по этой «бакштовине» — одному из непонятных (но, видимо, нужных) элементов рангоута. Но Глотову силы было некуда девать, а у Турецкого кончались последние… Он обнял канат, сделал попытку подтянуться. Вроде удалось, но ноги соскользнули с гладкой поверхности бортовой обшивки, он погрузился в воду вместе с канатом. Трос был жестко закреплен где-то наверху, падение не стало роковым. Он вновь полез, сдирая кожу с пальцев. Нога нашла какой-то выступ, стало легче. Еще одна попытка вскарабкаться — она не удалась, и сил уже не осталось.

— Эй, помогите! — заорал он. — Человек за бортом!

Неимоверным усилием он обмотал канат вокруг руки. Теперь его будет держать — по крайней мере, какое-то время.

— Помогите! — вопил он. — Есть там кто-нибудь живой?!

Силы окончательно оставили организм. Если бы закрученный канат не держал его руку, он остался бы один на один с морем… Но орать он пока мог. И продолжал это делать, пока не услышал топот, над бортом не возникло смазанное пятно.

— Помогите! — хрипел он.