Восемь знамен
Шрифт:
— Ты угодила мне, женщина. Я выкуплю тебя у твоей тетки и возьму с собой.
— Возьмешь куда? — недоверчиво спросила Сао.
— Из Нанкина я поднимусь вверх по реке до Ханькоу. У меня там дружки. А потом буду пробираться в горы в Шэньси. Там у меня тоже друзья.
— Ты — разбойник? — снова спросила Сао.
— Ты задаешь слишком много вопросов. Придется мне лупить тебя каждый день.
— Я не могу пойти с человеком, который занимается неизвестно чем.
Чжэн И сдвинул брови.
— Тебе сколько лет?
— Шестнадцать.
— Какое тебе дело до того, чем мужик занимается, раз уж он тебя кормит и спит с тобой?
— Есть дело. — Сао посмотрела ему прямо в глаза.
— Потому что ты всех мужчин ненавидишь.
С пристальным интересом Сао вглядывалась в своего любовника. «Цзянхукэ» означало буквально «человек рек и озер», но подразумевало гораздо большее. «Цзянхукэ» были не кем иными, как странствующими рыцарями без всякого понятия о рыцарстве, при первом удобном случае отбиравшими жизнь, деньги, женщин, вербовавшими повсюду верных людей.
И теперь один из них хочет, чтобы она поехала с ним в горы, где они будут дрожать от холода и где их будут преследовать мстительные знаменные солдаты за то, что они промышляют грабежами. А через какое-то время, не очень, понятное дело, длительное, учитывая способ существования Чжэн И, его убьют и ей придется снова рассчитывать только на свои силы.
Но сколько Сао себя помнила, она всегда сама заботилась о себе. Возможно, Лу Шань и доставляло удовольствие представлять покойного брата как состоятельного человека, который лишь по воле случая оказался в трудном положении, в самом же деле он капитанствовал на торговом сампане на Великом канале, пил не просыхая и имел привычку просаживать в карты все до последнего гроша.
Сао относилась к этому как к должному. Она понимала, что азартные игры и выпивка в кругу друзей составляют величайшее удовольствие в жизни китайских мужчин, которым в отличие от женщин дозволялись утехи вне домашних стен. Ее сердило другое: он зарабатывал слишком мало для того, чтобы хоть что-то перепадало собственной семье.
Тем не менее в уме ему отказать было нельзя, недаром она, его дочь, превосходила сметкой своих подруг. Когда случилось неизбежное и ее вместе с братьями и сестрами выставили на продажу, она ни на капельку не усомнилась в том, что ее судьба изменится к лучшему — по закону Инь и Ян, согласно которому вселенной правят противоположности и не может быть мира без войны, любви без ненависти, удачи без неудач.
Удача, пусть мимолетная, и в самом деле улыбнулась ей. Она попала в число девушек, которых евнухи отбирали для Хошэня. И стала одной из немногих избранных, подвергнувшись тщательному осмотру, после которого собственное тело показалось ей чужим. Вскоре ей довелось лицезреть самого премьер-министра и узнать, однако, что он редко берет к себе в постель девушек. Она очутилась в своего рода тюрьме, выполняла черную работу по дому и ждала, когда ее определят на какое-то подходящее место.
Она не сомневалась, что ее место было возле какого-нибудь мужчины, но то обстоятельство, что этим мужчиной оказался внешний варвар, поначалу ее пугало. Такого великана она никогда прежде не видела, а его нежность была просто удивительной. Он боялся причинить ей боль. Жизнь, которую он обещал ей, ужасала и в то же время возбуждала. Она чувствовала уверенность в том, что он защитит от всех невзгод, которые исковеркали ее юность. Однако и Баррингтон оказался всего-навсего обыкновенным мужчиной, который избавился от нее сразу же, как только она стала мешать.
Итак, она твердо решила, что никогда больше не будет верить мужчине. И уж конечно не собиралась доверяться Чжэн И. С другой стороны… он, конечно, уступал в росте Баррингтону, однако превосходил статью всех других виденных ею китайцев. И он заберет ее из дома Лу Шань, где ей приходилось выполнять тяжелую и нудную работу, освободит от самой ненавистной Лу Шань. Может быть, она и приходилась ей теткой, но именно эта ведьма заставила Сао избавиться от ребенка. Это было, бедою само по себе, а воспоминание о мяснике, которого вызвала Лу Шань, чтобы вычистить плод, заставляло ее содрогаться от ужаса. По всем законам вселенной теперь ее должна была ждать удача, и кто знает, не принесет ли ее хотя бы вот этот «цзянхукэ».
— Скажи мне, куда мы отправимся, — попросила она.
— На поиски Белых Лотосов, — ответил Чжэн И.
— Не нравится мне это, господин Баррингтон, — заявил капитан Петерсен. — И чем дальше, тем больше не нравится.
Он повторял это с завидным постоянством последние три дня, в течение которых бригантина «Альцеста» пробивалась против все время усиливающегося северо-восточного ветра.
— Как они называют сильные штормы, которые случаются в этих краях? — спросил капитан, всматриваясь во вздымающиеся навстречу огромные серые валы, гребни которых бриз рвал в белые клочья. Со взятыми рифами «Альцеста» одолевала волны довольно легко, она взлетала вверх по склонам и ухала вниз в туче брызг, ее шпангоуты постанывали — но не больше обычного. Однако маленький рыжебородый капитан, сутулый, с быстрыми движениями, был далек от благодушия.
— Они называют их тайфунами, — ответил Роберт Баррингтон. — Но сейчас не время для таких штормов.
— Надо нам было войти в Жемчужную, — ворчал Петерсен. — Или, куда ни шло, в Макао. Несемся как угорелые невесть куда…
Роберт вздохнул. В последние дни Петерсен не раз заводил этот разговор, хотя прекрасно знал, что они не вошли в устье Жемчужной или не бросили якорь в Макао для того, чтобы никто не пронюхал об их замысле.
К сожалению, Джошуа Петерсен не обладал ни целеустремленностью, которую Роберт хотел бы в нем видеть, ни подходящим кораблем: эта узенькая скорлупка с ее двенадцатью пушками и тесными каютами совсем не напоминала огромный 64-пушечный остиндец, который Ван Луцин так нахваливал своему господину. Однако из всех судовладельцев, с кем встречался Роберт и кому сулил несметные богатства, лишь Петерсен рискнул навлечь на себя гнев маньчжуров.
Впрочем, не располагая мощью и комфортабельностью «Льва», его «Альцеста», возможно, даже больше подходила для выполнения их задачи благодаря своей скорости и маневренности. Бригантина, тип которой английские моряки определяли как «бриг-гермафродит», являлась чем-то средним между судном с прямым парусным вооружением и шхуной. Если собственно бриг был просто уменьшенной разновидностью судна с прямыми парусами, с двумя мачтами вместо обычных трех, то грот-мачта бригантины взамен прямых несла косые паруса и благодаря этому, а также нескольким кливерам (и несмотря на то, что ее фок-мачта имела прямые паруса), могла идти против ветра гораздо легче других судов с прямым парусным вооружением. Недаром пираты Вест-Индии изобрели бригантину, чтобы быстро ходить как по ветру, так и против него. По мнению Роберта, это было лучшее судно из тех, на которых ему доводилось плавать, однако вряд ли он мог ожидать, что маньчжуры-сухопуты оценят корабль по достоинству, пока не выйдут на нем в море.
Минувший год выдался трудным. Обратный путь до Калькутты в ноябре месяце проходил в гнетущей обстановке. Роберт Баррингтон уже сыграл свою роль, к тому же без успеха, а Макартни не скрывал, что разочаровался в своем переводчике, попытавшемся, как он выразился, «удрать» с китаянкой.
Макартни осудил Роберта за безрассудство и утрату морали — и его примеру, естественно, последовали остальные члены посольства. В мгновение ока были забыты те дни, когда Роберт Баррингтон делил стол с лордом Макартни и когда ему давали возможность почувствовать себя почти на равной ноге с другими сотрудниками его светлости. На обратном пути ему велели столоваться с помощниками капитана, а те прекрасно помнили и его незаслуженный подъем по общественной лестнице во время плавания к северу, и то обстоятельство, что он не выполнял никаких определенных обязанностей на борту корабля.