Восемьдесят восемь дорог
Шрифт:
Мы шли с Олимом молча, занятые каждый своими мыслями. Из головы у меня не выходил дурацкий карандашный кружочек. Я понимал, что переживать, в сущности, нечего. На кружочек надо плюнуть и забыть. И все же на душе было муторно. Что ни говорите, а это очень неприятно — жить и знать, что твоя фамилия обведена кружочком.
С палатками у нас никакой волокиты не было. Директор Дворца пионеров принял нас, как министров. Усадил на стулья, угостил газировкой из сифона, а потом сел к столу и написал записку на склад.
—
Мы простились с директором и пошли на склад. Олим был недоволен мною.
— А чего вы топориков не взяли? — спросил он. — Директор же давал.
— Топорики не нужны.
— Между прочим, Александр Иванович, вы ошибаетесь.
— Ладно. Прекратим.
— Как хотите…
Дальше мы шли молча. Я не стал объяснять Олиму, что начальником похода будет кто-то совсем другой и я не имею права брать на складе походные котелки, топорики, бинокли, компасы и так далее. Кто я, в самом деле, — техническое лицо, джин в бутылке, туманность Андромеды, грузчик, которому поручили доставить палатки? Не сказал я Олиму и про него самого. Возможно, и его ждут неприятные сюрпризы. Зачем зря расстраивать?
На складе мы долго шуровали в ворохе жестких, пропахших солнцем и травами палаток. Мы с Олимом взмокли от усердия, но зато выбрали самые легкие, самые прочные и самые непромокаемые палатки. Олим взвалил на плечо одну, я другую. Крякнули, посмотрели друг на друга и тронулись в путь.
Мы отнесли палатки в редакцию. После этого я пошел к Игнату выполнять поручение Расула Расуловича.
Двор Муслимы был обнесен вокруг дувалом. По тоненьким жердочкам карабкался вверх дикий виноград. Игнат сидел под деревом на круглом трехногом табурете: Левой рукой он придерживал на сапожной лапе туфель Муслимы, а правой вколачивал в подметку гвозди. У ног Игната валялось еще несколько пар старых туфель и рыжие муки с отставшей подошвой. Рядом на фанерном ящике стояли банки с клеем и гвозди, лежал моток дратвы и кусок желтой липкой канифоли. Над ящиком кружила синяя, как дым, стрекоза.
Я поздоровался и стал смотреть, как работает Игнат. Я всегда завидовал людям, которым труд в радость. Хотел сам работать легко и красиво, без нажимов и толчков в спину. Я стоял возле Игната и смотрел, как стучит-играет по каблуку и подошве молоток. Хорошо!
Молоток сам просился мне в руки. Но у меня уже был кое-какой опыт. Я знал, что легкость и простота наживаются трудом большим и въедливым. Я смотрел на Игната и помалкивал.
Игнат отложил в сторону готовый туфель,
— Я к тебе по делу, Игнат, — сказал я. — Мы скоро идем в поход, искать Лунева.
— Я знаю, — сухо сказал Игнат. — Мне рассказывали.
— Ты недоволен?
Игнат не поднял ресниц. Он надел на железную лапу туфель и стал примеривать к нему кусок рыжей морщинистой кожи. Прибил для начала двумя гвоздями, обвел шилом линию вокруг и сказал:
— Как хотите, Александр Иванович, а я с вами не пойду. Вам игрушки играть, а мне надо дядьку найти. Мать совсем извелась. За чужой щекой зуб не болит!
Я растерялся. Откуда у Игната такое пренебрежительное отношение к друзьям и делу, которое для всех нас уже стало близким и своим?
— Тебя кто-нибудь обидел, Игнат?
Игнат отрицательно качнул головой.
— В чем же дело?
— Я уже сказал.
— Значит, не едешь?
Игнат молчал.
— Ну, хорошо. Тогда я расскажу ребятам…
Игнат чуть-чуть склонил голову, посмотрел на меня из-за круглого полуопущенного века.
— Что расскажете?
— То, что для тебя дружба ничего не стоит.
Лицо Игната потемнело.
— Я вам этого не говорил, — резко и отрывисто сказал Игнат.
— Я сам вижу.
— Не так видите. Я за дружбу куда хошь — и в воду и в огонь. Сначала узнайте, а потом…
— Слова, Игнат, это еще не все…
— А что для вас «все»?
— Ладно, не будем спорить. Если ты отказываешься от нас, поход отменяется. Понятно?
— Ну, понятно.
— Я тебя спрашиваю: пойдешь или не пойдешь?
Игнат вбил несколько гвоздей в подошву. Повертел в руках молоток, посмотрел на острый двужалый кончик, которым дергают гвозди, и сказал:
— Я не знаю. Я подумаю.
Все слова уже были сказаны, и все было ясно. Я встал и пошел к выходу. Игнат даже не поднял головы. Молоток его стучал на весь двор.
Я шел по улице, ругал себя за то, что не нашел с Игнатом общего языка, за то, что говорил пустые равнодушные слова, которые не затрагивают сознания и скачут мимо памяти. Я до того ненавидел себя в эту минуту, что хотел ударить кулаком по лицу. Но я не ударил. Человек всегда щадит себя или бьет вполсилы.
Уголёк в глазу
В конце редакционного коридора есть большая комната. Там стоит пианино, стол, накрытый красной скатертью, а возле стенок — стулья. В комнате всегда пусто и тихо, как в осеннем саду.
Сегодня в этой комнате Расул Расулович назначил собрание родительского актива. Я уже знаю повестку дня. Она написана на пригласительных билетах, которые вчера рассылала наша машинистка Саодат.
«Дорогой товарищ!
Приглашаем Вас на собрание родительского актива, посвященное обсуждению юнкоровского похода.
Просьба не опаздывать».