Восход Черной луны
Шрифт:
Выждав время, необходимое для того, чтобы попытка утихомирить людей оказалась удачной, она подняла свою коричневую высохшую, словно пергаментную руку. В наступившей за жестом этим тишине, свидетельствующей о глубоком уважении к ней сородичей, старая женщина повелительно произнесла:
— Ну чего расшумелись, ромалы?
Она обвела собравшихся строгим взглядом, и по неподвижной маске ее лица промелькнула, казалось, тень улыбки.
— Гость ко мне приходил, ромалы, гость. Посидели, поговорили, кофейку выпили. Ляночка ему погадала.
Люди недоверчиво смотрели на старуху. Молодая женщина с красными от стирки руками разочарованно
— Погадал-а-а… А мы-то думали, что интересное…
И люди, перебрасываясь шутками, разошлись по своим делам.
Только вечером, когда явился из города сын, цыганка рассказала ему, зачем приходил молодой офицер, но тут же успокоила:
— Он хороший человек, добрый. Ничего не требовал, не приказывал. Посидел, угощения отведал. Так, только, поинтересовался, долго ли простоим, да, видно, еще спросить хотел, не может ли табор перекочевать подальше от их самолетов. Только я, старая, упредила — объяснила ему, что здесь родник. Сам понимать должен — без воды, что за жизнь.
Помолчал сын, задумался. И сказал наконец, грустно покачав головой:
— Человек этот, может быть, и правда хороший, добрый. Можно даже поверить, что он все понимает, вот только молод он, говоришь, а значит, еще не может все сам решать. Ну, а какое решение примут те, кто его послал? Что они знают о нашей жизни? Захотят ли понять?
Пожилой цыган тряхнул львиной своей гривой и, успокаивая мать, сказал:
— Ну ничего, мы ведь и так долго стоять здесь не собирались, денька три-четыре, и — в путь. Думаю, за это время ничего не случится.
Он посидел немного еще, задумавшись и кивая своим мыслям головой. Затем поднялся и, ласково коснувшись руки матери, растворился в ночной темноте.
Глава 5
Вся следующая неделя стала для капитана Арсеньева настоящим кошмаром. Уже открывая дверь своего дома, в котором после смерти отца жил вместе со старушкой матерью, он насторожился. Впервые за годы его сознательной жизни она не вышла встречать сына на крыльцо, едва заслышав звук открывающейся калитки.
«Может быть, ушла куда-то?» — успокаивая себя, подумал Андрей, отлично зная, что мать давно уже не выходила из дома даже за хлебом, жалуясь на боль в ногах.
— Мама! — позвал он и, не снимая обуви, прошел в комнату.
Услышав тихий жалобный стон из спальни матери, Андрей заглянул туда и, увидев ее лежащей в постели, остановился как вкопанный на пороге.
Зрелище было столь непривычным, что он замер в недоумении.
Андрей привык видеть свою мать всегда на ногах. Она охала, жаловалась на нестерпимые боли в суставах, но сколь бы рано он ни вставал, мать всегда поднималась раньше его, стараясь повкусней покормить сына перед тем, как он уйдет на работу. Он даже забывал, что мать уже далеко не молодая женщина. Да какой там не молодая! Просто старуха! Восемьдесят лет, что ни говори, возраст!
* * *
Арсеньев был поздним ребенком. Его покойный отец, тоже офицер
Всю жизнь мать моталась за отцом по гарнизонам. Пережила все тяготы кочевой офицерской жизни, отягощенной послевоенной разрухой. Гражданская война унесла ее детей, и уж думала Анна Сергеевна, что так и умрет бездетной. Муж постоянно был на службе и очень редко появлялся дома. Она тосковала одна, никак не могла смириться с безвременной смертью своих совсем уже взрослых дочек.
Их было три. Все называли девушек Хариты [3]. Высокие, стройные, грациозные. Одна краше другой. И хоть перед рождением каждой Андрей Андреевич Арсеньев пылко надеялся на наследника (чтобы не угас род славных Андреев Арсеньевых), все ж любил он своих дочек трепетно и нежно. Гордился и умом их, и красотой. Но смерть безжалостно унесла их юные жизни. Андрей Андреевич был безутешен. Анна Сергеевна же просто убита горем.
— Что ж, Андрюша, у нас за судьба такая? — каждый раз со слезами вопрошала она вернувшегося со службы мужа. — Какая семья была! Столько бед вместе пережили! Революции, голод. И все же вырастили наших малышек. И для чего? Чтобы в несколько дней тиф унес моих девочек одну за другой на самой заре светлой новой жизни?! А ведь были уже невесты! Представляешь? Сейчас бы внуков нам подарили! Какая семья была бы большая! А что теперь? Кому мы нужны? Не за горами старость, а мы одни. Заболеем, кружки воды подать будет некому.
— Аннушка! Дорогая! Ну что за глупости ты говоришь? — успокаивал всякий раз ее муж. — Скажешь мне тоже. Старость! Какая старость? Да посмотри на себя в зеркало! Ты же у меня совсем еще юная…
— Ах, Андре, вы явно перебарщиваете, — сверкала глазами полными слез Аннушка. — Это звучит уже как насмешка!
— Все! Понял, понял, юной быть ты уже не хочешь, — старался обратить разговор в шутку Арсеньев. — Но против того, чтобы быть молодой, надеюсь, ты ничего не имеешь? Во всяком случае с тем, что ты красавица, хочешь не хочешь, а согласиться придется! Вон на тебя ловеласы-лейтенанты как засматриваются, у меня аж кулаки чешутся.
Аннушка испуганно всплескивала руками, вытирала слезы, но все же на лице ее едва заметно мелькала улыбка.
— Бог с тобой, Андрюша. Что ты такое болтаешь. Какие уж тут лейтенанты, когда не сегодня-завтра полсотни лет стукнет. Да и ты уже не мальчик. Каждый день со страхом ждешь приказа на увольнение из армии.
Возраст Андрея Андреевича, а ему было уже далеко за пятьдесят, действительно не давал надежд на долгую службу. И приказ на увольнение пришел очень быстро.
— Ну вот, Аннушка, теперь мы вольные птицы, — невесело пошутил он, сообщив эту новость жене.
— Куда теперь подадимся?
— Как куда, дорогой? Конечно, к моей тетке. Она, бедняжка, живет одна. Ждет не дождется, когда мы приедем скрасим ее одиночество. У нее домик под Ростовом, там и осядем.
— Ну что ж, к тетке, так к тетке.
Приехав на родину Анны Сергеевны, Андрей Андреевич, чтобы не тосковать «на непривычной гражданке», занялся строительством. За год он отстроил каменные хоромы соседям на зависть, тетке на радость.
Теперь супруги особенно сильно ощущали свое одиночество. Как никогда не хватало им детских голосов и беззаботного смеха в доме, но последние надежды уже давно покинули их.