Восход Ганимеда
Шрифт:
– Кто… вы?.. – наконец едва слышно выдохнула она. – Где… Антон… Петрович…
– Успокойся, успокойся, – встревоженный взгляд Вадима метнулся к вздыбившимся синусоидам графиков на мониторах контрольной аппаратуры. – Мы друзья Антона Петровича. Он понимал, что в больнице тебе не помогут, и потому повез тебя к нам. Раньше он сам работал тут. Понимаешь, нам пришлось очень многое в тебе изменить для того, чтобы вырвать тебя у смерти. Антон Петрович помогал нам, он сам настаивал на том, чтобы мы спасли тебя.
– Где… он…
– Он заболел, Лада. Сейчас он…
Она медленно закрыла глаза. Что это было, знак согласия с его словами или обыкновенное бессилие?
Синусоиды графиков плавно пошли вниз.
Для нее был важен Колвин. Важен настолько, что эта привязанность становилась опасной. Вадим не мог не отметить столь ярко выраженную реакцию.
– Хорошо. – Он встал и прошел за ширму, отгораживавшую ее постель от остальной части помещения. – Сейчас я сделаю тебе укол, и ты уснешь. Тебе нужно отдохнуть, верно? – Колышев вновь вернулся в поле ее зрения с автоматическим пистолетом-инъектором в руках. Прижав его головку к ее обнаженному предплечью, он нажал на курок, и Лада почувствовала, как что-то едва ощутимо вонзилось в ее кожу. – Вот так. А теперь спи. Когда проснешься, мы с тобой поговорим…
Последние слова Вадима Игоревича дошли до ее мгновенно затуманившегося сознания сквозь странную, блаженную дымку, сравнимую с наркотическим опьянением.
Внутри росло чувство какой-то противоестественной эйфории.
«Антон Петрович тут… Он скоро поправится… – шептал далекий и не совсем реальный голос. – Ты среди его друзей… Ты должна доверять им и делать все, о чем тебя попросят…»
А что ей, собственно, оставалось еще?
В третий раз Лада пришла в себя совершенно самостоятельно и без чьего-либо надзора.
Открыв глаза, она долго лежала, прислушиваясь к гулкой тишине помещения, в котором монотонно попискивал какой-то прибор.
На этот раз ощущение жизни оказалось более острым, осознанным и принесло не только тревогу, но и радость.
Обыкновенную, человеческую радость от того, что она может лежать и вдыхать полной грудью чуть сладковатый, наполненный разными лекарственными флюидами воздух.
Все сказанное и услышанное ею накануне располагалось в сознании разрозненными осколками ощущений и мыслей, словно кто-то взял зеркало, запечатлевшее в себе реальность, и разбил его об пол, вдребезги…
Однако присутствовало в ней одно ощущение, которое прочно закрепилось в мозгу, несмотря ни на что.
Та самая, непонятная, откровенно баюкающая разум эйфория. Лада не понимала, откуда в ней такая радостная, подспудная уверенность в том, что ее окружают друзья, что страдания окончены и все в мире будет складываться прекрасно, стоит лишь беспрекословно подчиниться человеку, который назвал себя Вадимом Игоревичем Колышевым.
Лада лежала в сером, пахнущем медициной сумраке, прислушиваясь сама к себе, к своим ощущениям.
Нигде ничего не болело. Голова оставалась
Рука Лады медленно потянулась к краю укрывавшей ее простыни и отдернула в сторону белый накрахмаленный материал.
Она села на кровати, спустила ноги, потом встала, опираясь о спинку, и попробовала сделать первый шаг.
Получилось.
Спинка кровати казалась надежной опорой, но, чтобы идти дальше, ее пришлось отпустить.
Лада попыталась шагнуть без опоры, по привычке чуть резче перенеся ту ногу, на которую хромала с самого рождения…
Она едва не упала, вскрикнув и насмерть перепугавшись, когда босая нога с силой ударила в пол, в то время как по ощущениям ее мозга до твердой поверхности должно было оставаться еще несколько сантиметров. Потеряв равновесие, она пошатнулась, попыталась схватиться за складную ширму и в конце концов упала, с грохотом подмяв под себя хлипкое сооружение.
Лада испугалась – что-то было не так с ее телом. Это чувство уже коснулось ее, когда она пыталась говорить с Колышевым, губы тогда показались ей чужими, и привычные звуки не хотели срываться с них так же легко и непринужденно, как раньше.
Лежа на полу, она огляделась.
Комната оказалась небольшой – приблизительно три на четыре метра. Основную часть площади занимала ее кровать и различная медицинская аппаратура. Ширма, которая теперь валялась на полу, отгораживала ее от компьютерного терминала, подле которого на стене без окна, резко диссонируя со всей остальной обстановкой комнаты, расположилась раковина умывальника и большое зеркало над ней.
Его вид словно заворожил Ладу.
Собравшись с силами, она встала, выпрямившись в полный рост, и посмотрела на свои ноги.
Ее врожденный дефект исчез. Обе ноги выглядели совершенно одинаково.
Это был шок.
Рука Лады с дрожащими пальцами медленно потянулась к лицу. Подсознательно она поняла, почему ей оказалось так трудно выговаривать слова. Дрожащие пальцы коснулись ровной линии губ, которые не содержали никакого намека на уродство.
Не в силах больше пребывать в состоянии тревожной, раздирающей душу неизвестности, она повернулась и нетвердой, балансирующей походкой подошла к зеркалу.
Взглянув в него, она попятилась и вдруг закричала, одновременно пытаясь зажать похолодевшими ладонями свой собственный рот.
Это было не ее лицо… Из зеркала на нее смотрела стройная, красивая и насмерть перепуганная женщина, лишь отдаленно напоминавшая ту девушку-бродяжку, которую несколько месяцев назад случайно встретил Антон Петрович Колвин.
Она стояла, заледенев, посреди комнаты, а в коридоре, за дверью, уже звучали чьи-то торопливые шаги.
– Ну и как наши успехи? – Колышев, как обычно, появился внезапно, возникнув из-за спины, словно имел способность материализовываться из воздуха. – Привыкаешь?