Восход Ганимеда
Шрифт:
– Постой! – перебил его длинную тираду Барташов. – А как же твои машины? Те, что бегают у тебя за стеклом, в лаборатории? Если соединение плоти с искусственными костями для тебя больше не проблема и ты раскусил технологию Колвина… тогда в чем эта проблема?!
Колышев на секунду задумался. Очевидно, он мысленно подбирал понятные для Барташова слова.
– Проблема в том, что живую ткань нужно питать, чтобы она, в свою очередь, «кормила» биопротезы костей, то есть эндоостов машины, тепловой энергией.
– Ну? – теряя терпение, начал напирать генерал. – Это я понимаю и без тебя. Я спрашиваю, в чем
– Проблема во внутренних органах, во всем организме, в конце концов, – не выдержав, повысил голос Вадим. – Это же не дизель у танка, налей соляры – и вперед! Нужно полноценно кормить миллионы различных клеток, необходимо пищеварение, кровообращение, дыхание…
– Но ты же сам сказал, у Лады все это есть и работает как положено!
– Да, но у нее на плечах голова, – напомнил Колышев. – Голова, а не компьютер. Человеческий мозг, который управляет органами. А что я поставлю на свои сервомашины? Я дам им тело, внутреннее строение, а что будет этим руководить? Нужен мозг, которого нет. На данный момент нет. Нет такого компьютера, который был бы способен подменить миллион повседневных, неощутимых и незаметных для нас функций центральной нервной системы. Над этим работают. Но решение может прийти завтра, или через месяц, или вообще никогда…
– Вот ты, гад, меня утешил… – едва слышно произнес Барташов, тихо припечатав кулаком по столу.
– Я не гад… – ощерился Колышев, который все же услышал замечание генерала.
– Ну, извини, это так, вырвалось. Связка между словами, чтоб не сморозить покрепче.
– Я ученый, не меньше, чем им был Колвин, – внезапно заявил Вадим, встав с кресла и выпрямившись по стойке смирно. – У меня несколько иные принципы и свои собственные амбиции, но я ученый. А погоны на плечах – это лишь дополнение к профессии.
Барташов зло посмотрел на него снизу вверх и вдруг криво улыбнулся:
– Смотри, философ, погоны-то черт с ними, как бы башка с этих плеч не улетела. Помнишь, что я тебе говорил в самом начале? Или уже забыл? Напомнить?
Вадим молчал.
– Я напомню. – Барташов сцепил пальцы рук так, что они побелели. – Я расконсервировал «Гаг-24» на свой страх и риск, используя служебное положение, так сказать. Расконсервировал потому, что сил моих больше не было смотреть, как наших пацанов кромсает в разных горячих точках. Потому что «Гарри Трумэн» над моей башкой – это не гарант мира, а прелюдия к новой войне. Потому что сфера национальных интересов США уже скоро распространится на мой собственный сортир, если не дать им понять, что мы тут тоже кое-что умеем делать и у нас есть СВОЯ сфера национальных интересов и безопасности. Ты понял мои мотивы, майор?
Колышев кивнул. Не стоило доводить генерала до повторных откровений. Все это он знал и слышал раньше.
– А теперь знай, меня взяли в оборот. Пока что терпят, я успел вовремя заткнуть пару глоток, но только пока. Если через два месяца мы не продемонстрируем им нечто действительно сногсшибательное, «Гагу-24» каюк и мы с тобой еще позавидуем Антону Петровичу. Ты понял?
Колышев кивнул. Генерал воспринял бледность, пятнами выползшую на лицо Вадима, как признак понимания, он представить себе не мог, что, говоря о собственных интересах и амбициях, Вадим сказал больше правды, чем сам
Он понимал лучше, чем Барташов, – провал означал смерть. Не политическую, не научную, а реальную… физическую.
Отсюда истекала его решимость идти до конца, во что бы то ни стало.
Когда Лада снова пришла в себя, сумрак отступил, вокруг было светло, даже слишком. От ярких, бьющих в глаза ламп ей пришлось зажмуриться.
Рядом послышались шаги, что-то щелкнуло, и ослепительные солнца вокруг погасли.
Она вновь открыла глаза.
Рядом с ней стоял человек в серой просторной одежде. Его маленькие глаза смотрели на нее внимательно и изучающе.
– Ну? – Он присел на табурет рядом с ее постелью. – Давай знакомиться?
– Кто вы?.. – с трудом разжав онемевшие, чужие губы, едва слышно спросила Лада.
– Меня зовут Вадим. Вадим Игоревич Колышев. Я буду заниматься твоей реабилитацией.
Лада не знала этого странного длинного слова… Она расслабила напрягшиеся мышцы шеи, позволив голове утонуть в мягкой подушке.
Ее сердце вдруг лизнул жадный холодный язычок страха.
Она ощущала произошедшие в ней самой перемены.
Реабилитация… Лада никогда раньше не слышала данного термина, но вдруг отчетливо осознала, что секунду назад солгала себе: она понимала его смысл, который оказался уложен в ее сознании четкой, энциклопедической формулировкой. Так же, как множество других понятий и слов. Как те картины из Русского музея, которых она никогда не видела и не могла видеть. Раньше она даже не представляла, что существует какой-то Русский музей… Сфера ее интересов и знаний ограничивалась узкой специализацией выживания в городских трущобах, и только встреча с Антоном Петровичем чуть-чуть приоткрыла перед ней ту тяжкую занавесь безысходной нищеты, что наглухо отгораживала от ее сознания весь остальной мир…
– Тебя что-то беспокоит? – напомнил о своем присутствии Вадим.
Она мучительно скосила глаза в сторону голоса.
– Тебе трудно говорить? Понимаю. – Вадим постарался выразить в своем голосе столько доброжелательности, сколько смог. – Ты просто лежи, а я тебе кое-что расскажу. Думаю, что смогу ответить на многие вопросы, которые сейчас ты задаешь сама себе. Ты помнишь, что случилось с тобой в парке?
Помнила ли она?
У Лады действительно не было сил, чтобы говорить, но навернувшаяся на глаза и вдруг сорвавшаяся по щеке влажной змейкой слеза ответила на вопрос красноречивее всяких слов. Она помнила.
– Извини… Я, быть может, не очень хороший психолог. Но ведь нужно с чего-то начать, верно?
Колышеву показалось, что она остается безучастной к его словам, погруженная в свои, внутренние ощущения, но тем не менее он продолжил:
– Тебя сбила машина. Пьяный водитель не справился с управлением грузовика. Ты получила очень серьезные, смертельные травмы, и ни один врач, по сути, не мог тебе помочь.
Эти слова Колышева вызвали напряжение мышц ее лица и движение глаз в его сторону. Она явно хотела что-то спросить, но либо не решалась, либо собирала силы для вопроса.