Восход луны
Шрифт:
— Ты такая заметная, видная, как же мать тебя отпустила? Долго ли красивой девушке уколоться о дурной глаз!
Фарида смутилась, не зная, что отвечать. Сказать правду все от нее отвернутся, может быть, даже прогонят: как же, она проклята аллахом, она нарушила обычай…
— Я ненадолго. Помолюсь у гробницы святой и пойду. — Но Фариде тут же показалось, что этого мало, она добавила: — Если угодно будет аллаху, научусь шитью и вернусь в деревню помогать маме.
На женщину ее слова произвели впечатление. Не каждой девушке придет в голову поклониться праху святой. Женщина прониклась к Фариде искренним уважением и уже
Стало жарко, машин на дороге сделалось больше. Промчался переполненный до отказа, обшарпанный, старенький автобус, где явно не хватило бы места всем плакальщицам. Женщины, увидев в окнах знакомых, закричали, приветствуя их, а Фарида снова натянула на самые глаза черный платок. Слава богу, пронесло.
— Ох, не стало у родителей власти над детьми, — вздохнула попутчица и, наверное, добавила бы что-то еще, если бы очередной автомобиль снова не потеснил ее на обочину.
«Надо не попадаться никому на глаза по крайней мере несколько месяцев, пока все уляжется, — размышляла Фарида. — Мать будет в отчаянии: «Где моя дочь?» И Зуфри начнет ее терзать, требуя возвращения шарты. Спутница говорит, что вдова боится жить одна. А Салуа?» Не берет ли Фарида грех на душу, желая скрасить одиночество чужой женщины и бросив собственную мать?
Наконец показался небольшой городок. Каменные и глинобитные дома с плоскими крышами жарились на солнце. Жители спешили на базар, чтобы сделать покупки до наступления полдневного зноя.
Вдова оказалась простой и славной женщиной. Звали ее Саидой. Она была похожа на пловца, бессильного справиться с бурным потоком. Потоком этим была беспросветная нужда, но Саида мужественно держалась на поверхности, надеясь все-таки, что вода сама вынесет ее к берегу спасения.
Когда-то Саида жила в живописном городке, считавшемся черкесским. Она рано овдовела и растила двух сыновей одна. В начале войны старший, Хамби, ушел на фронт, в бригаду, состоявшую из одних черкесов. Жителей эвакуировали, и вдова покинула родной город, таща за собой повозку с уцелевшим скарбом.
Малолетний сынок сидел на узлах; Саида вдобавок гнала перед собой несколько овец, составлявших главное ее богатство.
Скиталась она долго. В городе пристанища не нашла, а в поселение для беженцев идти не хотела. Многие черкесы подались в Н. — там беженцам оказывали посильную помощь, старались хоть кое-как разместить их.
От стариков Саида слышала немало о тяжкой доле предков, переселившихся сюда в прошлом столетии с благословенного Кавказа. Александр II и турецкий султан Довлет-Гирей, долго враждовавшие друг с другом, наконец сошлись. Царю понадобились плодородные земли черкесов, чтобы заселить их казаками, укрепить окраины державы и поставить таким образом заслон на пути завоевателей, мечтавших прибрать Кавказ к рукам.
Довлет-Гирею нужны были бесстрашные джигиты, которые не столь строго придерживались мусульманских заповедей, в том числе и запрета убивать. Ими он надеялся усилить армию и с их помощью поддержать разваливающуюся империю. Был еще третий «сообщник» — местный князь. Он просто испугался отмены крепостного права, грозившей ему потерей рабов, поэтому и склонял подданных уйти на чужбину.
Девушек и молодых женщин по дешевке продавали в турецкие гаремы, а детей, стариков
Предки Саиды чудом добрались до далеких земель. К ним примкнули сотни переселенцев из разных мест. Аул был создан на голых камнях, нужен был нечеловеческий труд, чтобы из камня и песка «выжимать» хлеб. Старший сын Саиды долгими вечерами с замиранием сердца слушал рассказы деда о горестной участи предков.
Дед всю жизнь мечтал, что найдется в конце концов предводитель, караван-баши, который через пустыню поведет черкесов к родным местам. Этот великий подвиг будет удостоен высшей награды — песни, в ней караван-баши останется жить века.
Старик говорил:
— Кто мы? Зерна, просыпавшиеся на дорогу из худого мешка. Арба истории давно громыхает где-то за горами, а зерна по-прежнему лежат на земле. Какая судьба их ждет? Может, раздавят колеса идущей следом арбы. Может, склюют птицы… Нет! — восклицал дед, будто заглядывал в будущее. — Найдется караван-баши, Он, как нарт Сосруко, который спас свое племя, подберет эти зерна, отнесет их на Кавказ и бросит в родную почву. Зерна дадут новые ростки…
— Дед, а когда родится такой богатырь? — спрашивали внуки.
Старик, бывало, сверкнет глазами, вскинет густые, седые брови, лежавшие над глазами, как облака над пропастью:
— А может, он уже родился, да только набирается сил! Вдруг это ты? А?
Мальчишки загорались, каждый уже видел себя тем самым караван-баши, что на сказочном коне или на верблюде ведет черкесов через пески. Может, эти рассказы и грезы поселили в них с ранних лет тягу к странствиям? Хамби всегда мечтал о дальних землях, его тянуло на Кавказ, он жаждал «одним глазом взглянуть на землю предков». Мечта его сбылась. Он поехал туристом на Кавказ, но только вернулся — и сразу ушел на фронт.
Через столетие снова совершилась несправедливость. Аул черкесов-переселенцев подвергся нападению. Хамби был среди тех, кто защищал его от оккупантов. Глядя на вражеские самолеты, Хамби думал: «Вот те самые черные птицы, о которых говорил дед, они подберут просыпавшиеся на дорогу зерна», — и воевал самоотверженно. Солдаты захватчиков наседали, кто-то из офицеров смалодушничал и подал команду отступать. Хамби продолжал вести огонь, крича:
— Нельзя отступать! Их больше в пять раз, но мин у нас больше, чем их самих. Не отдадим аул, пока есть мины!
Бой длился долго, до тех пор, пока защитников аула не окружили с трех сторон. Минометный расчет попал в плен, через день Хамби оказался в лагере для военнопленных. На стене барака Хамби ночью написал собственной кровью:
«Умру я не в постели, а только на поле боя, буду драться до конца…» Он бежал при первой возможности, но, прежде чем вернуться домой, провел целый год в соседней стране. Саида уже давно оплакивала его и вдруг получила письмо. Она поначалу даже не могла поверить своему счастью. Письмо от сына она сложила втрое, как складывают амулет, зашила в сафьян и до сих пор носит на шее. Дотронется рукой до амулета — словно прикоснется к сыну. Потом Хамби уехал в Европу и взял с собой братишку. Саида не возражала: два брата — два лезвия одного кинжала, вдвоем легче защититься от бед на чужой стороне.