Восход

Замойский Петр Иванович

— А дальше, — продолжил Яков, — замножим со всей десятины. Предположим десятина дала урожай двадцать телег. И множь на двадцать.

— Ясно как божий день.

— Так что я самовольно отменил приказ Никишина.

— Правильно поступил, дядя Яков. Ты ведь старшой по замолоту.

— Как бы этому старшому по шапке не влетело.

— А ты картуз надень, — посоветовал Михалкин и шутя ударил Якова по старому картузу на голове.

Подошел еще народ. И все к нам. Интересно же, о чем толкуют эти люди. Но Яков сердито приказал:

— Становитесь

на свои места. Вон Ефим расстановит — кому где. Снопы уже везут. Сейчас пустим машину.

Встретив подводу со снопами, Яков показал, куда ей свалить снопы поближе к молотилке.

Лошадей к приводу запрягли. На шкив молотилки и на маховое колесо надели погон. Женщины стали на свои места. Кто — подавать снопы к барабану на полок, кто — их подтаскивать. Опробовали веялку. Установили весы.

Здесь же были и некоторые из хозяев, у которых взяли снопы. Вот старик Минаев. Его крестец тут, на току. Михалкин, видимо, знает старика.

— Дядя Петр, не боязно — свою рожь спутаешь с чужой?

— Вся одинакова. Коль замолот — так для всех. Самому хочется знать, какой урожай даст десятина.

— А сам ты как думаешь?

— Вкругах пудов по семьдесят. Может, у кого и больше.

Прислушиваясь к их разговору, я в это время смотрел на поповские клади. Одна из них почата для молотьбы. Я прикидывал — сколько же телег в каждой и сколько всего.

— Михалкин, никак не угадаю, сколько телег в этих кладях.

Мне за него ответил старик Петр:

— С десятины священник снял по двадцать пять телег. А урожай десятина даст ему смело сто пудов. Вот и помножай. Пятнадцать десятин на двадцать пять телег.

Я перемножил.

— Триста семьдесят пять телег.

— Теперь — сколько зерна всего будет? Помножь на четыре пуда с каждой телеги.

Я нашел прутик от метлы и на току перемножил поповское зерно.

— Полторы тысячи пудов, — объявил я с каким-то даже испугом.

— А может, и больше, — равнодушно заметил старик.

Возле молотилки о чем-то вдруг суматошно, ералашно загалдели в несколько голосов.

— Станови-ись! Пуща-ай! Погоняльщик!

Это прокричал опытный задавальщик. Он был в выпуклых очках. Ему обещали полпуда ржи за день работы.

Погоняльщик, расторопный малый, взмахнул бичом, щелкнул в воздухе, гикнул на лошадей, а один из мужиков подошел к маховому колесу, сдвинул его с мертвой точки, и маховик пошел все быстрее и быстрее. Сначала загудел, потом завизжал зубастый барабан; задавальщик, перекрестившись, пустил первый разрезанный сноп. С гулом, ухнув, проглотил барабан сноп и выбросил солому на длинную решетку, сквозь которую осыпалось верно.

— Давай! Давай! — послышался оклик задавальщика, которым он подгонял всех и особенно бодрил себя.

Мякинная пыль поднялась возле барабана, окутала веялку.

Три воза снопов были обмолочены. На смену им привезли еще три от других хозяев. Секретарь комбеда записал в тетрадку, сколько «потянул» первый

замолот. Рожь высыпали в глубокую телегу на полог. Туда же пойдет следующая.

Пришел с других токов Никишин. Там тоже наладили молотилки, и издали был уже слышен гул барабанов.

Михалкин рассказал Никишину о том, что придумал Яков. Никишин одобрил и послал парня, чтобы передал старшому тока — брать из кладей по четырнадцать снопов.

Солнце взошло довольно высоко, с полей подул прохладный ветер. Невдалеке расстилались яровые поля. Овсяные, серебристые, уже поспели, и их вот-вот надо убирать; просяные, с желтыми кистями, шелестели от ветра. Поспела чечевица, цвели подсолнухи. Все это зрело и обещало неплохой урожай.

Только надо вовремя убирать. Убирать, а народу в селах мало. Кто на войне, кто инвалиды, кто скрывается — дезертир. Остались женщины, подростки да старики. А дороги каждые рабочие руки. Лето, видимо, будет дружное, а на некоторых полосах еще рожь не скошена. Косить некому. Комитеты бедноты не могут охватить всю работу. В иных селах комбеды из вдов и солдаток создали группы, чтобы работать вместе. Кто косами косить, кто серпами жать.

Это были группы по совместной уборке урожая. Первым положил начало Федя, предкомитета Горсткинского волсовета.

«Что ж, — думаю я, глядя, как задавальщик ловко задает в барабан ржаную розвязь, — нынче это группа по уборке урожая, а завтра, может быть, уже товарищество по совместному севу озимых. А там пойдет и пойдет — вплоть до артельного дела или до коммуны, как это уже есть в селе Калдусах и других селах. Артельное дело для мужиков привычное. Что будет дальше — жизнь покажет. „Придут новые времена, будут новые песни“, — говорил Степан Шугаев».

Привезли еще три телеги снопов. К задавальщику подходят Михалкин с Яковом. Сквозь рев барабана, окрики погоняльщика не слышно было, что сказал Михалкин задавальщику. Михалкин снял с себя пиджак, остался в гимнастерке и стал на место задавальщика. Тот передал ему очки, которые Михалкин протер о гимнастерку и надел.

Незагруженный барабан загудел сильнее, затем, блестя зубьями, завизжал во всю силу.

— Давай! — крикнул Михалкин.

Не только мне, но и всем было интересно, справится Михалкин не со своим делом или только решил похвалиться. Но вот Михалкин пододвигает к себе разрезанный сноп, подхватывает его левой рукой, встряхивает и равномерно пропускает в зубастую пасть.

С глухим ревом выбрасывается на ту сторону солома, ложась на длинную решетку. Еще сноп, за ним и еще. Михалкин уже покрикивает. Видимо, раньше был задавальщиком. Как он ловок, Михалкин, как гибок! Тонкая, сухопарая фигура его слилась с барабаном, вросла в работу. Снопы то и дело идут к нему с разрезанными поясками, и он берет их не глядя.

Молодец, Михалкин! Не ударил лицом в грязь. Иные думали: «Ну, стал батрак Михалкин комиссаром — и поди забыл крестьянскую работу». Вот тебе и забыл!