Восход

Замойский Петр Иванович

— Иду, иду, дядя Андрей. Вот отрастут волосы — и запишусь в дьякона.

— Больше мне, как попу, ничего и не нужно. Только кто нас посвятит? — осведомился Андрей.

— Вон Иван Павлович, как предчека.

— Согласье даю. Теперь приложимся и «миром господу богу помолимся», — вдруг запел он.

Но Андрей не унялся.

— Теперь, как ты дьякон, бери себе по статье жену.

— Да где ее взять-то, борода? Может быть, ты мне сваляешь ее из пестрой шерсти?

— Зачем? Бери из духовенства. Вон Софью Павловну бери. И дом у них есть, и сад. И чем не дьяконица!

— Взял

бы, да не пойдет за меня.

— А не пойдет, жалобу на нее в духовну консисторию. А там ей такое скажут… Да врешь, пойдет она. Не пойдет, бери мою Любку. Три пары валенок в придачу, зеркало с ангелом и часы с музыкой.

Так расщедрился Андрей, а в глазах хитрая ухмылка.

— Нет, борода, народ роптать начнет. Скажут — родные, у них сговор, грабеж. И по шеям надают.

— Вот беда-то! — догадался Андрей. — Надают. Народ у нас такой. Свергнут. Ну, тогда я снимаю с себя сан и ризы. Долой! А ты?

— Я тоже снимаю подрясник. Долой!

Так мы с Андреем всенародно отреклись от духовного сословия, чему были свидетели за столом.

После завтрака Андрей пошел запрягать лошадь. Предстоит не близкий путь по пыльной и ухабистой дороге, да еще в такую жару.

Посмотрел я на Соню. Она о чем-то задумалась и, кажется, загрустила. Жалко стало ее. Не с кем в селе ей поговорить, слова молвить. Правда, у нее есть подруга, крестьянская девушка Уляша, умная, развитая. С ней-то давно, еще с детства, дружит Соня.

Но Соня, когда вчера мы подбирали книги для библиотеки, будто невзначай обмолвилась: «Брат зовет на фронт».

Вот теперь я решил спросить ее:

— И ты решила ехать с братом?

Соня вскинула на меня голубые глаза и, чуть улыбаясь, ответила:

— Сначала поступлю в Пензе на курсы сестер.

— А потом?

— Потом уеду. Может, к брату в полк попаду, а не к нему, так все равно. Может, в госпиталь.

— Как же с библиотекой? Кто будет ведать ею?

— Уляшу подготовлю. Она уже работает со мной. Она на днях в комсомол вступила. Из нее будет толк.

Хорошо рассуждает Соня. Итак, она решила быть медицинской сестрой. Что ж, дело хорошее. И все же что-то щипнуло меня за сердце. Подумалось: ведь войне и конца не видно, могут ее и убить. И возможно, что вижу ее в последний раз.

Андрей запряг лошадь, позвал Соню, прихватил тюки книг, и мы вышли из дому. Соня попрощалась с хозяйкой и остальными. Герасим открыл ворота, Андрей вывел лошадь на улицу.

Мы с Соней остались вдвоем. Чувство неловкости и укор совести испытывал я. Слов не находилось. Наконец она сама начала:

— Прощайте, Петр Иванович.

— Почему «прощайте», Соня? До свидания. Мы же увидимся.

— Не знаю.

И она обняла меня и поцеловала. Поцеловала и отвернулась.

— Ты что, Соня, что?

Я увидел на глазах ее слезы.

— Что, что. Просто так.

Потом строго сказала:

— Береги себя. В городе разные слухи.

Подумав, Соня взяла меня за руки, особенно бережно за левую, все еще забинтованную, и посмотрела в глаза пристально.

Вот что, Петр. Будущее нам неизвестно. Кто где из нас очутится — вопрос. Но я тебе повторяю, нет,

настаиваю: как только представится случай учиться, учись. Твои статьи и стихи в газете я читала. Из тебя что-то должно получиться. Может быть, даже писатель. Опыт жизни ты накопил. Нужны знания, то есть образование. Ты слышишь?

— Слышу, Соня, спасибо.

— Ах, в Москву бы тебе! Там в здании бывшего Шанявского университета, как брат мне говорил, осенью открывается пролетарский университет. Стремись в него через губком попасть. Заранее подай заявление.

— Постараюсь, Соня.

Андрей терпеливо ждал, когда мы окончим разговор. Видимо, думал, что мы о любви воркуем.

— Ну, пока, Петр, до свидания.

Я проводил ее до подводы. Она взобралась на кипы книг, поверх которых лежало сено, и лошадь, отстоявшись за эти дни, крупно зашагала.

В ожидании лошади из увоенкомата Михалкин принялся набивать трубку, а Иван Павлович, побывавший в двух селах, поделился с нами своим опытом, рассказал, как происходит замолот ржи.

— Дело, друзья, более трудное, чем организовывать комбеды или производить обыски у кулаков. Тут ты к каждому идешь на гумно, на ток. Что называется, лезешь рукой за пазуху. Сначала мы сделали одну ошибку. Предложили самому хозяину с его семьей обмолотить крестец, четырнадцать, значит, снопов. Провеять и смерить, сколько намолочено. Потом установить, сколько телег он накосил. А в телеге, как известно, семьдесят снопов, то есть пять крестцов. Вот и умножай. Целая арифметика. А ошибка была в том, что хозяину совсем невыгодно начисто выбить зерно из снопов. Ударит он цепом слегка, перевернет сноп другим боком, еще ударит раз пять. И половина зерна в снопе останется. Вот и учти. Поэтому для замолота мы решили брать с собой членов комитета бедноты и комсомольцев. Эти молотили чисто, беспристрастно.

Вторую ошибку допустили в том, что хозяин-то сам выбирал снопы. И выбирал он маленькие или с травой. Опять члены комбеда взялись. Они отбирали снопы средние, чтобы без обиды и для хозяина. Обязательно организуйте группы по замолоту, человека по три и члена Совета вдобавок. Их и направьте. Замолот делаете не у каждого хозяина, а на выборку. Нужен ведь средний показатель, если рожь приблизительно одинакова.

И мы тронулись в путь.

Тревожно было на сердце. Так всегда почти, когда едешь в командировку по деревням. Волнует неизвестное, непредвиденное, неожиданное, случайное. Какие встретятся люди, поддержат ли они тебя или будут против, а то просто отойдут в сторону и промолчат?

Сейчас мы едем с Михалкиным в мордовское волостное село Барсаевку. Он уроженец соседней деревни, но его знают все жители Барсаевки, где почти половина русских, перероднившихся с мордвинами. В Барсаевке около пятисот домохозяев, две церкви, магазины, бывают базары по вторникам. Домашние мастерские делают колеса, телеги, гнут дуги, шорничают, но особенно развито производство мордовских лаптей из лыка и бересты, плетеных кошелок, кузовов, коробов, лопат, граблей и грабельцев для кос.

В селе много зажиточных и кулаков. Дома у них крепкие, пятистенные, некоторые крыты железом.