Восходящие потоки
Шрифт:
Мужчина тыльной стороной ладони вытирал губы. Судя по всему, я оторвал его от борща.
Мужчина вопросительно посмотрел на меня.
— Я ищу… — я назвал имя.
В ответ он пожал плечами.
В дом любитель борща меня не впустил. Вероятно, боялся, что я могу отобрать у него мозговую кость.
Так мы и стояли у порога.
— Я не купил, я снимаю… А вы, собственно, кто такой? — спросил он и прищурился.
Я полез во внутренний карман. Протянул ему паспорт на имя Паоло Солари.
Он взял паспорт в руки. Я подумал, что теперь от паспорта будет долго пахнуть
жареным луком и чесноком.
Мужчина держал паспорт перед глазами и, морща лоб, медленно шевелил губами.
Наконец он вернул мне книжицу и ласково посмотрел на меня. Я подумал, что вот так же он, наверно, смотрит на своих воспитанниц.
Он ничего не сказал мне, развернулся, вошел в дом и прикрыл за собой дверь.
Я услышал, как в замочной скважине поворачивают ключ.
— Идиот! — закричал я. За дверью раздалось глухое ворчание. Я мог, конечно, вышибить дверь. Но зачем? Чтобы с помощью паяльной лампы выведать у него, куда подевалась моя благодетельница? А если я не найду паяльной лампы?
Что мне теперь делать? В кармане ни копейки. Вернее, копейки у меня были. Именно копейки, и ничего более. Я мог вернуться в Москву. Найти Карла. И что бы я ему сказал? Карл, найми меня экономом? Но я даже не знаю, что это такое — эконом.
И тогда я решил ввериться судьбе.
И судьба меня не подвела.
— Паша? — услышал я женский голос. Я обернулся. У калитки стояла моя благодетельница. — Господи, Паша! Как ты изменился!
У меня закружилась голова. Дальше все было, как в тумане… Наверно, я на какое-то время потерял сознание.
Очнулся я в машине, я сидел на заднем сиденье и слушал.
— Какое счастье, какое счастье… — шептала благодетельница. — Господи, я ведь могла и не приехать сегодня.
Но я-то знал, что разминуться мы не могли. Судьба меня хранила. Она будет хранить меня до тех пор, пока ей это не надоест.
— Куда ты… куда вы меня везете? — тихо спросил я.
ЭПИЛОГ
Я живу в деревне. Уже шесть лет. А может быть, десять. У меня отдельный дом. Вернее, изба-пятистенок. Участок. Грядки, которые я ненавижу.
Мой врач говорит, что деревенский воздух это как раз то, что может поставить меня на ноги.
Меня часто навещает моя благодетельница. На мои сто тысяч, точнее на те
сто тысяч, которые я когда-то оставил ей, она открыла несколько цветочных магазинчиков. И дела ее идут совсем не дурно. Она живет в городе. Мое
деревенское бытие — ее изобретение. Она делает мне добро, которое я не заслужил.
Дважды меня посещал отец. Он приезжал на "Ягуаре", очень похожем на тот, который я арендовал в Сан-Канциане. Отец подолгу стоял перед калиткой, не решаясь толкнуть ее и войти. Я понимаю его. У него своя жизнь. Он был не один. Оба раза с ним была женщина. Я узнал ее. Это была та самая женщина, с которой я видел его во Флоренции. Она очень красива. Она похожа на подружку Гаденыша, с которой я провел ночь в венском отеле "Князь Меттерних".
Почему я ни о чем не расспрашиваю отца? Не хочу. Да и зачем расспрашивать? Мне и так все понятно.
Это отец участвовал в игре, где на кону стояли моя жизнь и моя слава.
Я об этом начал догадываться, когда Гаденыш рассказал мне о споре между ним и кем-то, чье имя он не хотел упоминать. Я иногда думаю, а был ли негодяем мой бывший друг и бывший партнер?
Я попросил благодетельницу никогда не пускать отца ко мне. Она странно посмотрела на меня и сказала, что отец никогда и не приезжал ко мне.
"Ягуар"?! — она показала глазами на разбитую тракторами дорогу. — Какой "ягуар", милый?
И теперь я думаю, что отец мне, наверно, приснился. Временами мне кажется, что у меня вообще никогда не было отца.
***************
…Мой роман, мой написанный, мой завершенный роман валяется на чердаке, и когда-нибудь я его сожгу.
Я сделаю это ночью, лютой февральской ночью. Когда стужа будет рваться в дом, когда будет свирепствовать ветер и когда в окне будет видна только одна звезда, и эта звезда будет светить не мне.
Я сожгу свой роман. Я сожгу его тогда, когда мне совсем расхочется жить.
Я брошу книгу в печь, и буду с ужасом и восторгом смотреть, как чернеют и сворачиваются страницы моей жизни — жизни, которая не дорога никому кроме меня. Я буду сквозь слезы наблюдать, как сгорает самая правдивая книга в мире.
Да, я сожгу свой роман. Да, сожгу. Да, да, да. Да.