Восхождение денег
Шрифт:
Инфляция – это феномен толпы, и точнее не скажешь, как ни пытайся. Люди вступают со своими деньгами в опасную близость, и все закручивается в ведьминском хороводе. Люди и деньги становятся тождественны, люди “обесцениваются” вместе с деньгами, опускаясь все ниже и ниже. И те и другие отдаются на волю ведьм, понимая, что сами ничего не стоят60.
Точно подмечено. Никчемность – вот главное наследие гиперинфляции. Бесполезными стали не только банкноты как таковые, но и все проявления богатства, все виды доходов, так или иначе выраженные в деньгах. И облигации тоже. Гиперинфляция не могла повлиять на внешний долг, ведь тот исчислялся в довоенных марках. Гору долга внутреннего она стерла в порошок и развеяла по ветру. В результате стихийного бедствия громадный одноразовый налог пал не только на держателей облигаций, но и на любого, кто получал фиксированный доход в немецкой валюте. Землетрясение затронуло в основном богатых людей – рантье, важных государственных чиновников, людей престижных профессий – и почти буквально сровняло высшие классы общества с землей. Обезопасить себя смогли лишь предприниматели, которые повышали цены, сгребали доллары, вкладывались в “реальные” активы (например, здания и заводы) и возвращали долги обесценившимися деньгами. Чисто экономические последствия гиперинфляции были ужасны: одряхлевшая банковская система и патологически высокие проценте ставки (только так
Непрерывно производя выпуски все новых кредитных билетов, правительство может тайно и незаметно конфисковать значительную часть богатств своих подданных. Посредством такого приема оно не только конфискует, но конфискует произвольно; и между тем как этот процесс многих доводит до нищеты, он также обогащает некоторых. Зрелище такого произвольного перераспределения богатств подрывает не только обеспеченность порядка, но и веру в справедливость существующего распределения богатств. Те, кому эта система приносит неожиданную прибыль… превращаются в спекулянтов, которые становятся предметом ненависти буржуазии, разоренной ростом бумажного обращения, равно как и пролетариата. По мере того как увеличивается количество бумажных денег… все постоянные отношения между должником и кредитором, которые образуют в конечном счете основу капитализма, приходят в такое внутреннее расстройство, что теряют почти всякий смысл… [24] 62
24
Русский перевод цит. по: Кейнс Джон Мейнард. Общая теория занятости, процента и денег. М., 2007. (Прим, перев.)
Замечание о том, что “наилучшим средством, чтобы расстроить капиталистическую систему, является расстройство денежного обращения”, Кейнс приписывал Ленину. Свидетельствами в пользу этого мы не располагаем, но точно знаем, что соратник Ленина Евгений Преображенский сравнивал печатный станок Наркомфина с “пулеметом, который обстреливал буржуазный строй по тылам его денежной системы” [25] 63.
Кстати, Германия была не одинока – жертвой инфляции стала и изможденная войной Россия. В 1917–1924 годах Австрия и теперь уже независимые Польша и Венгрия беспомощно следили за крушением своих валют. В России инфляция наступила, когда большевики ничтоже сумняшеся отказались от всех царских долгов. Похожая участь ждала держателей облигаций после Второй мировой войны – с обвалом валют и рынков облигаций в Германии, Венгрии и Греции [26] .
25
Кейнсовой эвтаназии Преображенский предпочитал, впрочем, старое доброе убийство. Из всех большевистских лидеров он сыграл самую непосредственную роль в расстреле Николая II и его семьи.
26
Именно в Венгрии в июле 1946 г. была зафиксирована самая высокая в истории инфляция: за месяц цены выросли на 4,19 квинтиллиона (419 с 16 нулями) процентов.
Разбирать феномен гиперинфляции было бы куда проще, если бы поражение в мировой войне являлось единственной возможной его причиной. Но все не так просто. В последние годы многие страны пошли на отказ от своих долгов (либо прямо заявив о неспособности расплатиться, либо сознательно обесценив свою валюту, а с ней и весь долг) в куда менее трагичных обстоятельствах. Как вышло, что о третьей мировой мы всерьез не думаем, а призрак гиперинфляции свободно разгуливает по миру?
В начале своей карьеры глава PIMCO Билл Гросс пытался зарабатывать деньги игрой в “двадцать одно” в казино Лас-Вегаса. И сейчас он уверен, что облигации покупают азартные люди. Инвесторы ставят деньги на то, что инфляцию удержат в рамках приличия и она не съест причитающиеся им процентные выплаты. Гросс констатирует очевидное: “Если инфляция выходит на 10 %, а купонная выплата – всего 5 %, то разница в 5 % поступает из кармана инвестора”. Он подтверждает наши наблюдения: растущая инфляция снижает до минимума покупательную способность первоначального вклада и процентов по нему. Стоит рынку почуять приближение инфляции, как цены облигаций немедленно рушатся. В 1970-х под влиянием нефтяных игр цены ушли в стратосферу, и завсегдатаи игорных заведений Невады на фоне держателей облигаций казались воплощением благоразумия. В апреле 1980 года инфляция в США достигла 15 % в годовом исчислении, и воспоминания не отпускают Гросса до сих пор: “Облигациям это было не по нутру, и в итоге мы получили… величайшую не только на моей памяти, но и в истории атаку медведей на рынок”. Чтобы было понятнее: реальный доход по государственным облигациям в 1970-х равнялся минус 3 %, как в худшие военные годы. Сегодня с двузначной инфляцией сражаются лишь несколько стран, а гиперинфляция сосредоточилась на своей одинокой жертве – Зимбабве" [27] . Не так давно, в 1979 году, инфляция в 50 % и выше наблюдалась в семи странах и еще в шести десятках государств, в том числе Британии и США, она превышала 10 %. Страдали многие, но мелкие неурядицы большинства меркнут на фоне судьбы Аргентины.
27
В марте 2008 г. похороны в этой стране обошлись бы вам в 1 000 000 000 зимбабвийских долларов при инфляции в 100 ооо% годовых.
Сейчас трудно в это поверить, но раньше слова “аргентинский” и “процветающий” были синонимами. В имени страны явственно слышится звон серебра – аргентума из таблицы Менделеева. Столичный Буэнос-Айрес был основан на берегах Рио-де-ла-Платы, “серебряной реки”, названной так не из-за грязно-бурого цвета ее вод, но в честь предполагаемых залежей серебра выше по течению. По современным оценкам, в 1913 году Аргентина входила в десятку богатейших стран. За пределами англоговорящего мира ее ВВП на душу населения уступал только Швейцарии, Бельгии, Нидераландам и Дании. А темпы роста аргентинской экономики с 1870 по 1913 год заставляли американцев и немцев краснеть и завидовать. Приток иностранного капитала если и отставал от показателя Канады, то ненамного. Знаменитый на весь мир лондонский универмаг Harrods даже обзавелся братом на авениде Флорида в центре Буэнос-Айреса. Если Аргентина желала взять на себя роль Британии или даже США Южного полушария, у нее на то были все основания. В феврале 1946 года только что избранный президентом генерал Хуан Доминго Перон посетил здание центрального банка в столице и был потрясен увиденным. “Золота там столько, – восхищенно рассказывал он, – что оно лежит даже в коридорах”.
Экономическая история Аргентины в XX веке – печальная притча о том, что все сырье мира бессильно перед лицом бездарности своего обладателя. Страна хандрила все столетие, а во второй его половине постоянно пасовала перед соседями да и всем миром, когда речь шла об экономическом росте и других важных вещах. Кошмарные 1960-е и 1970-е привели к тому, что средний аргентинец в 1988 году был столь же богат (или беден), что и его родители в 1959-м. В далеком 1913-м ВВП на душу населения – почти три четверти американского, в 1998-м – чуть больше трети; аргентинцев обскакали среди прочих не только Сингапур, Япония, Тайвань и Южная Корея – это еще можно было вынести, – но и извечная соседка-соперница Чили. Что же стряслось? Главный подозреваемый – инфляция, которая выражалась двузначным показателем в 1945–1952, 1956–1968 и 1970–1974 годах. Потом начался самый настоящий кошмар: с 1975 по 1990-й она не опускалась ниже 100 % годовых, а часто не мелочилась и переходила в тысячи; в 1989 году рост цен составил 5000 %. Подельником инфляции был отказ платить по долгам: Аргентина подводила своих зарубежных кредиторов в 1982, 1989, 2002 и 2004 годах. Но даже эти матерые преступники не могли осуществить злодеяние без чужой помощи. В золотую эпоху с 1870 по 1914 год насчитывалось по меньшей мере восемь лет, когда инфляция разгуливалась до двузначных величин, да и по долгам аргентинцы не платили уж два-то раза точно. Вспомните, что инфляция – феномен не только денежный, но и политический, и причины заката Аргентины прояснятся.
В начале века олигархическая верхушка землевладельцев поставила экономическую жизнь родины в зависимость от экспорта сельскохозяйственной продукции в англоговорящие страны, и в годы Великой депрессии это решение влетело стране в копеечку. В отличие от Северной Америки, здесь не было достаточно плодородных земель, и хлынувшие в Аргентину иммигранты стекались в города, где и без того слишком многочисленный рабочий класс внимательно смотрел в рот любому демагогу. С 1930 года, когда переворот привел к власти Хосе Урибуру, участие военных в политической жизни стало обычным делом, и в 1946-м президентом стал генерал Перон, повадками до боли напоминавший европейских фашистов: рабочим он сулил деньги и лучшие условия труда, промышленникам – защиту от конкуренции. В 1955 году Перона отстранили от руководства страной. Победители испытывали меньше пиетета перед рабочим классом и в попытке обеспечить гармоничное развитие сельского хозяйства и промышленности делали ставку на удешевление национальной валюты. Очередной военный переворот в 1966-м проходил под лозунгом технической модернизации, на деле же обесценение валюты и инфляция продолжились как ни в чем не бывало. Перон вернулся, но выбрал очень неудачный момент: в 1973 году весь мир страдал от роста цен в результате первого нефтяного кризиса. Годовая инфляция превысила 444 %. Через год Перон умер, и генералы начали наступление на собственный народ. В “процессе национальной реорганизации” тысячи аргентинцев были арестованы по надуманным обвинениям, тысячи пропали без вести. Экономически хунта была беспомощна, и Аргентина быстрее и быстрее наращивала внешний долг, так что к 1984 году он равнялся более 60 % ВВП (следует отметить, что это вдвое ниже предыдущей рекордной высоты, взятой в 1900-х). Заметную роль в инфляционном кризисе сыграла война на два фронта, врагами в которой были предполагаемые мятежники в своем отечестве и Британия, не желавшая отдавать Фолклендские острова. Инфляция списывала аргентинские долги, это правда, но истинные ее причины надо искать в другом месте. Не война привела к потере контроля над ценами – в преступлении поучаствовало все общество: олигархи и вояки-каудильо, алчные предприниматели и упрямые профсоюзы, не говоря уже о нищих descamisados – “безрубашечных” поклонниках Перона. Стабильные цены оказались попросту никому не нужны. Магнатов капитала влекли дефицит платежного баланса и обесценение валюты, работники же привыкли жить по спирали: когда поднимается оплата труда, растет и инфляция, стирая выигрыш и заставляя их просить о новых увеличениях, и так далее. Постепенно финансирование бюджетного дефицита стало проводиться за пределами страны, где и собрались главные держатели облигаций64. Вот на каком фоне раз за разом проваливались попытки стабилизации национальной валюты.
Величайший писатель Аргентины Хорхе Луис Борхес в своем рассказе “Сад расходящихся тропок” повествует о воображаемом китайском мудреце Цюй Пэне:
Такой окольный путь и предпочел уклончивый Цюй Пэн на каждом повороте своего нескончаемого романа. Я… перевел книгу целиком – и убедился: слово «время» не встречается в ней ни разу Отгадка очевидна: “Сад расходящихся тропок” – это недоконченный, но и не искаженный образ мира, каким его видел Цюй Пэн. <…> Ваш предок не верил в единое, абсолютное время. Он верил в бесчисленность временных рядов, в растущую, головокружительную сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен [28] .
28
Русский перевод цитируется по: Борхес Хорхе Луис. Собрание сочинений: В 4 т. С-Пб, 2005. Т. 2. Перевод Б. Дубина. (Прим, перев.)
Аргентина последних десятилетий словно сошла со страниц романа Цюй Пэна. Бернардо Гринспун хлопотал об отсрочке выплаты и соблюдал заветы Кейнса относительно управления спросом, а Хуан Суррувиль не моргнув глазом брался за реформу валюты и вводил ограничения цен и оплаты труда. Тропки в самом деле расходились, но те, кто мог вытащить свою страну из передряг, предпочитали стоять на распутье. Траты казны упорно превосходили налоговые сборы, ограничения отменили раньше, чем следовало, а инфляция, словно дразнясь, замерла, отдышалась и продолжила путь наверх. Дорожки как следует попетляли, прежде чем предательски сойтись. Год 1989-й вошел в историю как год чудес в Восточной Европе. Он же стал и годом кошмаров на аргентинской улице.
Февраль 1989 года. Палящее солнце истязает аргентинцев, и метеорологи силятся вспомнить, когда еще такое было. Система электроснабжения Буэнос-Айреса трещит по швам. Люди по пять часов сидят без электричества. Надеясь предотвратить крах валюты, правительство приказывает закрыть все банки и обменные пункты. Но поздно: курс аустраля к доллару начинает свободное падение и находится в нем целый месяц. Параллельно Всемирный банк замораживает ссуды Аргентине, власти которой даже и не попробовали заткнуть брешь в своих финансах. От частных кредиторов помощи ждать тоже не стоит. Кому нужны облигации, если со дня на день инфляция превратит их в труху? Вдруг начинают ползти слухи: золотовалютные резервы центрального банка на исходе – и курсы облигаций срываются с отвесной скалы. Правительство охватывает отчаяние, разум уступает чувствам, включается печатный станок. Не спасает и это. Двадцать восьмого апреля страна в буквальном смысле этих слов остается без денег. На встрече с журналистами вице-президент центрального банка Роберто Эйльбаум поясняет: природа проблемы – физическая. На монетном дворе кончилась бумага. Да и какая разница? Ведь его сотрудники объявили забастовку. Эйльбаум говорит начистоту: “Не знаю уж как, но к понедельнику мы обязаны достать деньги”.