Восхождение Эль
Шрифт:
Рин остановил Мальчика, когда в околке, окружённом чахлыми деревцами, мелькнуло оранжевое пламя костра. Подкрался незаметно, как мягколапый зверь, притаился за разросшимся кустом.
Их действительно было двое. Беловолосый грум, светящийся в ночи рудной пылью на пепельной коже, из тех, что живут в подземных городах и выходят на поверхность только сторговаться. И юная человеческая женщина в одежде грумов, по их же обычаю подстриженная до плеч. Девушка в данный момент пыталась танцевать. Это она делала, по сравнению с рабынями сингов, просто ужасно, но что-то непонятно привлекательное мелькало в её ломаных, неуклюжих движениях.
Рин даже забылся на минуту, тихо наблюдая, как отсвет огня скользит по
Синг чувствовал, что ему становится лучше, кровавые пятна ярости, залившие глаза, бледнели, растворяясь в озорном покое, которым веяло от компании. Эти двое нравились Рину. Он уже совсем собрался раскрыть себя, выйти, посидеть с ними у костра, когда девушка сбилась с такта, резко опустила руки и рассмеялась.
Волной ярости вместе с её смехом окатило Рина. Эти двое… Как только он расслабился, нанесли удар. Они тоже смеются над ним, издеваются, кривляясь: «Малыш Рин, сопливый малыш Рин, который не может взять женщину», тени множились, окружая его, сжимали гибельное кольцо, в котором синг задыхался. Ненависть к смеющейся самке, к её нечеловеческому дружку, к их омерзительному уединению охватила Рина, его затрясло.
Он подскочил сзади, почти не скрываясь, но они всё равно до последнего так и не заметили его. Гулко отдался в руке удар, который Рин нанёс светящемуся в ночи рудокопу. Тот повалился как мешок с корнеплодами, чудом не попав головой в костёр. Девушка смеялась, её реакция опаздывала за движением синга, она жила на три секунды раньше и пребывала в счастливом прошлом, когда Рин ещё не метнулся серым диким зверем из-за куста.
– Я могу, сука! – закричала ярость голосом синга и всем телом врезалась в пропахшую чистыми солёными слезами фигурку, сбила с ног, рванула холщовую рубашку у ворота.
Раздался треск ткани, плечи выскользнули из выреза, обнажилась повязка, поддерживающая два небольших, но круглых холмика груди. Оглушённая вначале девушка дёрнулась, вырываясь из-под гибкого тела, они покатились по траве. Незнакомка пыталась бороться, кусала его руки, когда он вывернул ей локти над головой. Она была совершенно иная, чем беспрекословные рабыни сингов, и в бешеную ярость Рина вмешалось ещё какое-то чувство, но синг уже ничего не соображал.
Девушка вскинула голову, пытаясь попасть лбом по его переносице, но как она могла бороться против здоровенного синга?! Рин легонько двинул в открывшийся для укуса рот расслабленным кулаком, но всё равно не рассчитал, кровь залила круглый подбородок. От этого запаха он обезумел совершенно, бросился сначала слизывать её, а затем впился в опухшие губы девушки.
Синга трясло, потому что его рука уже скользила по гладкому бедру, раздирая порванную штанину всё выше и дальше, пока штаны на девушке не разошлись напополам до самого пояса, обнажая белый живот. Рин чувствовал нижней частью тела каждое движение её запыхавшегося, перепуганного сердца, оно вбивалось в пульсацию его крови, ритм становился единым, сливая два существа в одно.
Пронзительное счастье на острие ножа взорвалось в голове вылетевшего во вне Рина одновременно с невероятной жгучей болью. Его отключённый от реальности мозг ещё не воспринял, но отточенное до мельчайших нюансов обоняние тут же уловило запах горелой кожи. Заискрили перчатки на руках у девушки, которыми она упёрлась в его грудь, пытаясь оттолкнуть от себя, и тут же эти отчаянные прикосновения полоснули огнём.
Синг закричал сразу и от тошнотворного наслаждения, и от дикой боли. Он упал на траву, прижимая запястья к разрывающему грудь ожогу, и заметался из стороны в сторону, чтобы уменьшить жжение, тут же пробравшее до самого сердца. Показалось, что вспыхнуло одновременно и внутри него, и снаружи, жар и боль разлились по венам кипящим густым золотом, наполняя Рина новым содержимым, и он словно становился кем-то другим, настолько, что перехватило дыхание. В какую-то секунду стало легче, и синг, воспользовавшись этим моментом, вскочил на ноги, путаясь в упавших на щиколотки шароварах, дёрнул холщовую материю вверх, и побежал, на ходу затягивая пояс просторных штанов. Он не думал, куда бежал и зачем, сбитое сознание уводило его, как раненого зверя, от источника боли, и, только наткнувшись на Мальчика, Рин понял, что животный инстинкт никогда не подведёт синга.
Конь принёс его, совершенно обезумевшего, обратно в лагерь. Наверное, кто-то встретил там Рина и о чём-то спрашивал, но юный синг впал в безумие. Проблесками от исхода этой ночи остались только нескончаемые чаши с хмельным молоком, которые возникали, наполненные, вновь и вновь перед ним, он глотал и глотал полынную сладость, и боль от ожога, если не исчезала совсем, по крайней мере, немного притуплялась.
Рин не проснулся, а скорее, очнулся в своей палатке, когда солнце уже давно встало. Ещё мутило, но не от перебродившего в нём алкоголя, а от отвращения к самому себе. Оказалось, что даже в пьяном беспамятстве он ни на секунду не забывал событие этой ночи. Ожог на груди опух, обозначившись бордово-синей обводкой по контуру, болел так остро, что не прикоснёшься. Но Рин никому не говорил об этом, терпел молча. Только под предлогом натёртого копыта Мальчика выпросил у помощника шамана немного убирающих боль трав и пытался привязать их белой чистой тряпицей к ожогу.
К полудню Рин уже знал, что, если сегодня он не вернётся туда, где произошло гнусное падение, он не сможет дальше жить. Была его очередь обеспечивать порядок в лагере – сменить охранников, проследить, не натёрли ли неумелые руки драгоценное вымя какой-нибудь из жикор, правильно ли разливают дояры молоко во фляги для продажи, не умер ли кто без погребения. Но Рин всё равно оседлал Мальчика и помчался на место своего позора, не обращая внимания на крики братьев, летящих ему вослед.
От отчаянья, которое не могла избыть эта невероятная скачка, Рин ещё на ходу спрыгнул с коня и побежал к пепельному кругу, туда, где стелилась смятая трава. На его лбу проступил холодный пот, лицо утратило всякие краски и стало белым, как молоко только что подоенной жикоры. Там, где девушка хваталась руками, былины оказались вырваны с корнем и подпалены. Он увидел эти проплешины, а потом – едва заметные тёмные пятна, и зарычал в голос, не в силах удержать тоску по невозможности что-либо изменить. Ветер тут же подхватил рык синга, и всё зверьё в округе шуганулось в укромные места, услышав вопль самого страшного хищника на этой территории.
Когда горло засаднило, стало легче. Рин заметил, что от пепелища тянется полоса мятой травы. Очевидно, пришедший в себя рудокоп тащил волоком тело девушки прочь от опасного места. Здесь точно капала кровь, она уже впиталась в землю, но синг чуял её следы. Он подозвал Мальчика, чтобы продолжить погоню. Рину необходимо знать, что случилось с девушкой, синг потерял голову от отчаянья, в ней крутилось только одно: он должен догнать этих двоих. Юноша не понимал – зачем, но сидеть, сложа руки, тоже не мог.
Подъехавшие следом Тан и Ван окружили его, связали и поволокли назад. В лагерь приехал отец, несколько припоздавший к празднику и очень недовольный выходкой своего младшего наследника. Стратегу тут же донесли о случившемся, и Торсинг хмурился от одной только мысли, что его сын, словно истеричная девица из окружения императрицы, бегал в непонятной панике туда-сюда всю ночь. Когда старшие синги притащили связанного Рина в лагерь, стратег не сказал тому ни слова, и это являлось очень плохим знаком.