Восхождение, или Жизнь Шаляпина
Шрифт:
Шаляпину нравились бытовые, комические и некоторые лирические сцены оперы. Драматические эпизоды, речитативы казались ему слабыми, невыразительными и даже нелепыми. Что-то добродетельное и тоскливое чувствовалось в первом акте, драматически-несуразное — в последнем. Только Еремка — его Еремка — может вытянуть весь спектакль. Но и в этой партии нет красивых арий, нет чистой кантилены, кроме знаменитой масленичной песни «Широкая Масленица, ты с чем пришла…». Необходимо искать игровые краски для создания образа, лежащие за пределами драматургии оперы, а это как раз нравилось Шаляпину: здесь открывался простор для поисков. Не только петь, но именно играть. Вот главное, что он мог внести в исполнение этой роли. Сколько таких забубённых головушек бродит по Руси, которых он воочию видел. Он первый в опере сыграет этакого босяка, а уж потом актеры его любимого Художественного пусть играют «На дне» в драме. Еремка — это своего рода тоже дно, человек, которого жизнь, обычная, нормальная, не принимает, бросает в разные стороны, пока он окончательно не опускается…
В хлопотах и заботах мелькали день за днем…
Бывая у Теляковского, Шаляпин вел переговоры о новом контракте.
Теляковский согласился платить ему сорок тысяч в сезон. Другие пункты контракта вызывали у него возражения.
Они сидели в кабинете Теляковского, мирно беседовали, а в комнате рядом делопроизводитель распорядительного отделения Русецкий вносил в контракт особые условия.
Иной раз мирное течение беседы нарушалось.
— Ну почему вы не хотите дать мне постоянную годовую ложу для моего друга Горького и еще три ложи для друзей?
— А как этих друзей фамилии? — тут же задавал каверзный вопрос Теляковский, чувствуя, что Федор Иванович хочет воспользоваться случаем и выторговать еще что-то для себя.
— Ну зачем вам знать их фамилии? Достаточно того, что их много. Они просят билеты на мои спектакли, а где мне их взять? У меня нет кассы на дому.
Шаляпин был уверен, что Теляковский подпишет с ним контракт. Спектакли были уже объявлены. Афиши расклеены, билеты почти все распроданы, дают огромные деньги, каких еще ни одному артисту не платили в императорских театрах… Но ему хотелось еще что-нибудь попросить, потребовать.
— Проходу не дают, Владимир Аркадьевич, все просят билетика. Поехали с Коровиным в ресторан «Медведь», сели спокойненько, выбираем, конечно, что поесть и выпить… Подсел к нам Вася Андреев, ну, знаете его, основатель русского оркестра и вообще старый мой товарищ. Разговариваем, вспоминаем прекрасный вечер в честь президента Лубе. Так нет же… Подходит какой-то здоровенный мужик и обращается ко мне: «Я никак не могу достать билет на спектакль. Вы теперь знаменитость, а я вас помню, когда вы только начинали. Дайте-ка мне два билета». Я так вежливо отвечаю: «Я же не ношу с собой билетов. Обратитесь в кассу театра». Тот повернулся к Андрееву, с которым, оказывается, был тоже знаком, и начал рикошетом меня оскорблять: «Загордился не в меру! Забыл, как в Казани пятерку у меня выклянчил». И все это громко, на весь зал, чтобы слышали. Можете себе представить мое состояние. Понятное дело, пришлось маленечко тряхануть его так, чтобы он отлетел от нашего стола. Ясное дело, все его приятели бросились на меня… Как же… Всем хочется хоть таким образом унизить артиста… Но только не на того напали.
— И что же? — с наигранной заинтересованностью спросил Теляковский, ибо он отлично знал про этот скандал, о котором, естественно, ему рассказал Константин Коровин.
— Ну что… Раскидал их всех, как цыплят… Ведь они не прошли такой школы жизни, как я. Но пообедать не пришлось. Поехали в «Стрелку». Только уселись, метрдотель на серебряном подносе подает нам бокалы с шампанским. Естественно, на подносе лежит карточка какого-то господина, который тут же не замедлил приподняться и зааплодировать, а за ним и весь зал… И кричат: «Спойте, Шаляпин, спойте…» Что я им, нанялся, что ли. Нигде нельзя спокойно посидеть. Житья не дают. Пришлось снова уйти, а то был бы скандал. Я же есть хочу. А им какое до тебя дело? Пошли к Лейнеру, думали взять отдельный кабинет, а у него не оказалось. Тогда — в «Малый Ярославец», где наконец славно поужинали в компании с Глазуновым и каким-то виолончелистом… Ну куда это годится? А все потому, что у меня не было билетов.
— Федор Иванович! Ведь еще в первом контракте у нас был пункт относительно билетов.
— Да, был. Я оговаривал в контракте, что буду сам распределять часть билетов публике, но контракт, понимаете, Иола потеряла. А из-за этого черт знает что выходит. Не верит никто, что у меня билетов нет. А получается, будто я дать не хочу. Так что придется кассу открывать у меня в доме.
— Да что вы, Федор Иванович, хлопот не оберетесь. Ведь круглую ночь у ваших ворот будут стоять.
— Ну тогда пускай мне дадут полицию, чтобы разгонять.
Теляковский уже хорошо знал переменчивый характер Федора Шаляпина и полностью соглашался с ним, но вносить в контракт предложенный пункт не торопился, ловко переводя разговор на другие темы. Шаляпин увлекался, загорался новыми мыслями и полностью отключался от только что высказанных обид и предложений.
— Ну а как же наш контракт, Владимир Аркадьевич? — спросил Федор Иванович, прощаясь.
— Знаете, Федор Иванович, что мы сделаем? — решился Теляковский. — Я подписываю чистый бланк контракта, а вы вносите дополнительные пункты, какие вам нравятся. Вношу только сумму годовой оплаты, как мы с вами договорились…
Шаляпин взял чистый бланк контракта с подписью Теляковского, где стояла годовая сумма оплаты: сорок тысяч. И вполне удовлетворенный, распрощался с директором.
Теляковский, довольный своей затеей, думал: «Пусть старается придумать что-нибудь пооригинальней, все равно, кроме платы, ничего выполнить невозможно. Надо же придумать, чтобы у его уборной стояли два вооруженных солдата с саблями наголо для устрашения репортеров. Этакое придумать! Видите ли, они мешают ему сосредоточиться перед спектаклем. Правильно, конечно, пускать не следует, но зачем же с саблями наголо? Чудит Феденька, чудит. Но, Господи, какое же это изумительное явление в нашей опере. И как это нам удалось его перехватить… Ведь давно уже опера делает полные сборы. Никогда этого не было, все время на дотации. Нет, великий артист. Явление исключительное, даже в капризах».
24 сентября состоялась премьера «Вражьей силы». Привычно все было в Большом театре. Накануне вырывали из рук билеты в кассе, у барышников — за бешеные деньги, толпы друзей вымаливали билетики у самого Шаляпина, у Иолы Игнатьевны, у ближайших его друзей. Но всем билетов, конечно, не досталось, потому и недовольных было гораздо больше, чем удовлетворенных.
В газетах пространные статьи возвещали о рождении еще одного художественного образа, созданного артистом. Шаляпин теперь уже не так торопливо, как некогда, разворачивал полосы газет. Его не удовлетворяли простые похвалы, радовался только тогда, когда его возвеличивали, ставили рядом с выдающимися певцами прошлого. Равным себе он никого не видел. Тон выступлений действительно изменился. Редко недоброжелатели высовывали свой нос. Шаляпин становился самым популярным актером современности.
«Еремка получился неподражаемый, точно сорвавшийся со страниц Горького, яркий и верный жизни с головы до пяток, от первого слова до последнего. И если сначала эта необычайная на оперной сцене фигура вызывает у слушателя только добродушную улыбку, то в сцене наущения Петра и позже улыбка сменяется тем смешанным чувством ужаса и отвращения, которое невольно внушает к себе человек-зверь, готовый из-за рубля и штофа водки на убийство. Многие ставят в упрек Еремке г. Шаляпина, что в нем не было ничего демонического, мефистофельского. Упрек этот вряд ли основателен. Прежде всего, сам композитор не хотел ничего подобного… С другой стороны, демонизм уместен только там, где есть сознательная, импонирующая сила зла и отрицания. В Еремке же сильны только темные инстинкты, опоэтизировать которые и трудно и незачем…» — писал Ю. Д. Энгель, один из наиболее умных и чутких музыкальных критиков своего времени.