Восхождение тени
Шрифт:
«Хуже меня шпиона боги ещё не видывали, – уныло признался себе Мэтт Тинрайт. – Стоит первому же встречному спросить меня, что я тут делаю, я ведь завизжу как девица и хлопнусь в обморок».
Насколько поэт мог вспомнить, прежде он никогда не бывал в этой части королевской резиденции: незнакомые гулкие залы со старинными, закрывающими стены от пола до потолка гобеленами, с которых на чужака пялились многочисленные чудища, были для Мэтта всё равно что пещера огра-людоеда в глухой чащобе, усеянная костями незадачливых путников. Злой рок, чудилось ему, караулит за каждым углом.
«Будь ты проклят богами,
Тинрайт отважился на эту отчаянную вылазку в столь опасное место только потому лишь, что обитатели замка большей частью столпились сейчас на стене, пытаясь высмотреть, что за злокозненное чародейство затеяли творить фаэри за отделявшей их от крепости полосой воды. Мэтт, конечно, и сам был бы не прочь взглянуть на это дело, но понимал, что нельзя упускать такой случай. До сих пор Броун с презрением отмахивался ото всех сведений, что Маттиасу удавалось раздобыть, а список зеркал, найденных им в резиденции, граф отшвырнул, обозвав «пустопорожней чушью», - и пригрозил содрать с поэта шкуру и пустить на шапку. И хотя даже сам Тинрайт не верил, что в самом деле окончит свой земной путь в скорняжной мастерской, он, однако, понимал предельно ясно, что граф Лендсендский начинает терять терпение: когда тот в последний раз весьма громко выказал поэту своё неудовольствие, от каждого слова Мэтта пробирало так, что поджилки тряслись.
И вот вам пожалуйста – уже больше часа он слоняется по залам резиденции. Нескольким любопытным слугам пришлось солгать, что заблудился, и выдумывать какие-то поручения, чтобы объяснить, что он, Тинрайт, тут делает – и с каждой новой встречей ужас его только возрастал. Что, если его схватят? Что, если его притащат к Хендону Толли и придётся врать, глядя прямо в жуткие, будто видящие поэта насквозь, глаза? Да он попросту не сумеет. Маттиас Тинрайт давно уже пришёл к мысли, что, хотя он и сочиняет поэмы про героев – таких как, к примеру, Кэйлор, – волнующими сердце словами описывая, как восставали они против ужаснейших из врагов с верою в душе и улыбкою на устах, сам он далеко не герой.
«Нет, я выложу им всё, – пообещал себе поэт, – не дожидаясь, пока мне станут угрожать раскалённым докрасна прутом. Я скажу им, что это Броун меня заставил. И буду умолять сохранить мне жизнь. Боги спасите, и как я угодил в этот злодейский капкан?»
Тинрайт прошёл под аркой и остановился, засмотревшись на череду лиц на стене. Он оказался в королевской портретной галерее – но как же он забрёл так далеко? Короли и королевы взирали на него сверху вниз – одни с улыбкой, другие (и таких было большинство) мрачно и неприязненно, как будто их сердило, что низкородный проходимец так нагло вторгся в их покои. Лицо на самом старом портрете, привезённом Англином из Коннорда и писанном в грубой манере эпохи раннего Тригоната, казалось человеческим не более, чем морды чудищ со шпалер: такой же пристальный взгляд и резкие, словно у маски, черты…
Внезапно Мэтт услышал голоса, доносящиеся из коридора, и в панике заозирался. Голоса застигли его посреди огромной залы – пока он добежит до дальней стены с дверью, идущие успеют его увидеть. Смеет ли он надеяться, что это опять всего лишь слуги и можно будет снова как-нибудь отговориться? Голоса всё приближались, и стало слышно, что разговаривают громко и по-хозяйски уверенно. Сердце Мэтта забилось ещё быстрее.
«Туда!» – в стене рядом, прямо напротив него, темнел проём – выход на лестницу. Поэт промчался по каменным плитам и только успел поставить ногу на нижнюю ступеньку, как мужчины, чей разговор он слышал, широким шагом вошли в залу, и их голоса неожиданно отозвались под высоким потолком громким гулким эхом. Тинрайт присел, съёжившись и вжимаясь в стену, чтобы его уж точно не заметили – пусть это и означало, что сам он тоже не увидит вошедших.
– …нашёл кое-что в одной из старых рукописей – помнится, Фаяллоса, – в которой упоминается подобное. Автор называл их Грандиозными Изразцами – из-за их размера – и полагал, что это – как же там у него? – «Окна и Двери, пусть и немногие могут переступить сии пороги».
Тинрайт уже почти вспомнил, кому принадлежит этот голос – он был уверен, что слышал его раньше – по-старчески надтреснутый, одышливый, но резкий…
– Что мало сообщает нам такого, чего мы бы уже не знали, – бросил другой.
Поэт в страхе забился ещё глубже в тень лестницы и затаил дыхание. Второй голос принадлежал Хендону Толли.
– Ты только погляди на этих дурней с коровьими глазами! – очевидно, наместник говорил о портретах Эддонов. – Род не королей, а овечьих пастухов, любовно пестующих своё жалкое стадо на крохотном лужке.
– Они ведь и ваши предки, лорд Толли, – почтительно заметил его собеседник.
К вящему ужасу Тинрайта двое мужчин остановились посреди огромной залы, недалеко от того места, где притаился он сам.
«Ну зачем я спрятался, дурак! Если меня обнаружат, невинность мне уже не разыграть!»
– Да, но предков, увы, не выбирают, – презрительно фыркнул лорд-протектор. – Великий Сиан на юге уже век, как ослаб: прекрасный снаружи, он сгнил изнутри. Бренланд и иже с ним не более чем деревни, окружённые стенами. Немного решимости – и мы могли бы править всем Эйоном, – поэт услышал, как Хендон досадливо сплюнул. – Но всё изменится, – в интонациях Толли опасно захрустел ледок. – Ты ведь не подведёшь меня, а, Окрос?
– О, нет, лорд Толли, не волнуйтесь! Мы разгадали уже большую часть загадок, кроме одной – что это за Камень Богов такой, будь он трижды неладен?! Мне уже начинает казаться, будто его и вовсе не существует!
– Разве ты не говорил, что без этого камня можно и обойтись?
– Да, мой лорд, насколько я могу судить, но всё-таки я хотел бы иметь его под рукой, прежде чем мы сделаем попытку… – лекарь прокашлялся. – Прошу вас, не забывайте, сир, что это сложные материи – это не наладка осадной машины, и требует не только простого расчёта.
– Знаю. Не разговаривай со мной как с каким-то дурачком, – голос Толли сделался ещё более холодным и жёстким.
– Что вы, мой лорд! – Тинрайту доводилось видеть Окроса Диокетиана во дворце: деятельного неприветливого человека, который, казалось, смотрит на окружающих свысока, хоть он и скрывал презрение под маской учтивости. Но сейчас от высокомерия не осталось и следа – голос учёного выдавал, как он боится своего повелителя. И Тинрайт мог его понять. – Нет, мой лорд, я упомянул об этом только чтобы напомнить вам, как много нам ещё предстоит сделать. Я тружусь от восхода до заката, да и по ночам…