Восхождение Запада. История человеческого сообщества
Шрифт:
Вторым естественным следствием концепции, основанной на контакте с чужеземцами как основном двигателе социальных перемен, является вывод о том, что контакты между цивилизациями, существовавшими в одно и то же время, также должны быть основным объектом при изучении мировой истории, поскольку именно они призваны изменить сумму и разнообразие знаний и технологий, присущих каждой цивилизации, и повлиять на общую картину взаимопроникновения культур. Более того, как только одна из цивилизаций в силу некоего очевидного превосходства своих знаний сможет повлиять на тех, с кем она вступает в контакт, ткань мировой истории начнет, так сказать, разрастаться в одном направлении; и таким образом, наблюдая восприятие новых знаний и идей в отдаленных уголках, историк сможет проникнуть в суть этой головоломки из отдельных элементов и деталей, которая делает мировую историю столь трудно постижимой.
В 1954-1963 гг., когда писалась эта книга, Соединенные Штаты были, конечно, в расцвете своей послевоенной мощи и оказывали сильное влияние на другие страны благодаря
Ни один историк не сможет отрицать, что его видение прошлого отражает опыт его эпохи, зависит от традиций и школы, несет на себе печать того времени и места, где он жил. Однако я могу утверждать, по крайней мере, следующее: когда я писал эту книгу, я не имел ни малейшего представления о том, насколько мой метод интерпретации мировой истории совпадает с современным мне международным положением Соединенных Штатов. В ретроспективе можно, по-видимому, утверждать, что тот теплый прием, который был оказан читателями моей книге в начале 1960-х, во многом объясняется этим совпадением. Но даже если это и так, ни я сам, ни критики не заметили тогда этого сходства. Поразительное сходство между моим подходом к описанию истории человечества и современной ролью США на международной арене если тогда и отмечалось вообще, то лишь на подсознательном уровне.
В свете того, как развивалась историография за прошедшие 25 лет, второе возражение против моего подхода к интерпретации прошлого выглядит еще более очевидным. Книга «Восхождение Запада» стремится «идти в авангарде победоносных армий», рассматривая историю с позиции победителей, с позиции привилегированных властителей, искусно управляющих судьбами народов, уделяя мало внимания страданиям жертв исторических перемен. Это, вне сомнения, отражение моих личных предрассудков — семейных, этнических, классовых и прочих проявлений самоидентификации и опыта, которые в итоге привели к тому, что я высоко ценю плоды совместных усилий человечества, направленных на покорение природной и социальной среды и ее организацию в соответствии со своими желаниями. Пользуясь полученными в результате благами, как постоянно пользуемся все мы, включая беднейшие слои населения, мы должны, я полагаю, восхищаться теми, кто был первым в этом предприятии, и воспринимать прогресс человечества как удивительную хронику успешных свершений, даже несмотря на сопутствовавшие ему страдания. Идеалом было бы, конечно, справедливое беспристрастие в оценке достижений и потерь, сопутствующих каждому шагу человечества. Я, безусловно, старался достичь такой беспристрастности, но то, что кажется справедливым балансом достижений и потерь мне, может показаться другим жалким оправданием сильных мира сего, стоявших у руля великих мировых цивилизаций.
Все эти общие соображения едва ли возникли у меня на семинаре в Уильямсколледже. Скорее, в ходе этого семинара с его напряженным графиком (глава книги в неделю) я пришел к малоприятному заключению о том, что разные главы моей книги отличаются по качеству. Хуже всего в этом смысле оказалась глава IV озаглавленная «Возникновение космополитической цивилизации на Среднем Востоке в 1700-500 гг. до н. э.». Вслед за кратким вступлением в этой главе предпринимается попытка описать военно-политические преобразования, административные системы, социальную структуру, развитие и сохранение культурных ценностей у десятков народов и во множестве государств в течение 12 столетий. В итоге глава получилась вымученной и фрагментарной — даже терпеливого и вдумчивого читателя она скорее сбивает с толку, чем обогащает.
В главе IV я допустил фундаментальную ошибку, пожертвовав хронологией ради тематической организации материала в неподходящем для этого регионе. Я смешал две эпохи, которые надо было рассматривать последовательно: бронзовый век воинов на колесницах и правления аристократии, с одной стороны, и железный век с его более демократическими военными институтами и культурой, с другой. Эту неуклюжую попытку трудно оправдать. Новая информация не внесла ничего существенного в то, что было известно мне, когда я писал эту главу. И никакой новый опыт, полученный после 1963 г., не изменил моего отношения к космополитизму на Среднем Востоке, зарождавшемуся еще в древности. Это простейший случай неправильной организации материала, вступающей в противоречие с естественным ходом вещей и тем самым затеняющей более простой, точный и адекватный способ интерпретации исторических событий. Более того, само понятие исторической последовательности бронзового и железного веков было известно из литературы, и сейчас я просто не могу представить себе, почему я не применил здесь этот подход для организации материала.
Еще один недостаток отрицательно повлиял на структуру этой главы и этот недостаток, как мне представляется, просматривается и в следующих разделах книги. Дело в том, что в книге «Восхождение Запада» высказывается предположение, что отдельные цивилизации образуют реальные и значимые сообщества
В итоге, поскольку я мыслил в терминах отдельных цивилизаций, этот исторический период оказался ими перенасыщенным. Фрагментарный, отрывочный характер этой главы можно объяснить стремлением рассказать о каждом народе, в культуре которого находили свое отражение избранные мной темы исследования. Мне нужно было полнее сконцентрировать внимание на процессе космополитизации. Мне следовало детальнее изучить те новые виды деятельности, которые объединяли народы Среднего Востока, и более четко их охарактеризовать. Все это требовало новых подходов и концепций, которыми я не владел в то время и которые изучил впоследствии лишь поверхностно.
Вторую, менее досадную, но зато более существенную ошибку я допустил в главе X, где рассматриваются события мировой истории в 1000-1500 гг. н. э. В этом случае новые данные, полученные после 1963 г., открыли перспективу более объективной и последовательной интерпретации событий того времени на Евразийском континенте. В свете этой новой информации становится понятным, почему я не отразил ведущую роль Китая и китайской цивилизации в этот период, а вместо этого сосредоточился на «Степных завоевателях и европейском Дальнем Западе» (см. главу с таким названием). В контексте новых знаний моя ошибка вполне простительна. Сейчас стало понятным, что упор, сделанный в книге на степных завоевателях и подъеме средневековой Европы, отражал предвзятость моего образования. Эта глава — взгляд на Евразию с наивной западной позиции. Получается, что тюрки и монголы прискакали галопом откуда-то с востока внезапно и, так сказать, непонятным образом, хотя я и выделил административную систему, сделавшую армии Чингисхана столь грозными. Тем не менее мне не удалось связать удивительный рост военной мощи кочевников с тем фактом, что новые бюрократические методы военной организации у монголов были напрямую заимствованы у китайцев. В итоге я пропустил фактор, изменивший баланс сил в мире в ту эпоху, — расцвет китайской цивилизации, которая на четыре-пять столетий подняла культуру, благосостояние и мощь Китая на качественно новый уровень, превосходящий уровень достижений остального мира в то время.
Более того, я переоценил значение западного христианства, стремясь найти зачатки и предвестники подъема европейской цивилизации в мировые лидеры после 1500 г. В общем, такое стремление достаточно оправдано, но этот материал лучше было бы дать как предисловие к следующей главе. Информация, имевшаяся в 1950-х гг., должна была позволить мне сделать вывод о том, что, несмотря на бурный рост, западноевропейская цивилизация все же оставалась маргинальной по отношению к остальному миру и ей следовало бы уделить такое же внимание, какое я уделил становлению японской цивилизации в тот же период. Вместо этого я посчитал татаро-монгольские завоевания и подъем средневековой Европы событиями сопоставимой значимости для мировой истории. Я даже отвел Китаю второе место среди цивилизованных жертв нашествия кочевников, рассматривая вначале и более подробно преобразования мусульманского мира, в основном потому, что мне об этом было известно больше. были и до 1963 г. некоторые материалы, позволявшие дать правильную оценку китайского первенства на мировой арене в 1000-1500 гг. н. э. Так, я использовал статьи Стефана Балажа по экономическим преобразованиям в Китае в эпоху Тан [3] и первые книги монументального исследования Джозефа Нидэма «Наука и цивилизация Китая». Однако пока Роберт Хартвелл не продемонстрировал высокий уровень черной металлургии и сложную систему экономического управления в период династии Сун [4] , Есинобу Сиба не представил цельную картину экономики в эпоху Сун [5] , а Марк Элвин не предложил смелую и вдумчивую интерпретацию всего прошлого Китая [6] , истинное значение преобразований в Китае около 1000 г. н. э. ускользало от меня.
3
Stefan Balasz, «Beitriige zur Wirtschaftsgeschichte der T'ang Zeit», Mitteilungen des Seminars fur orientalische Sprachen zu Berlin, XXXIV: 21-25; XXXV (1932): 23-27.
4
Robert Hartwell, «Markets, Technology and Structures of Enterprise in the Development of Eleventh Century Chinese Iron and Steel Industry», Journal of Economic History\ XXVI (1966): 29-58.
5
Yoshinobu Shiba, Commerce and Society in Sung China (Ann Arbor, 1970).
6
Mark Elvin, The Pattern of the Chinese Past (Stanford, 1973).