Восхождение
Шрифт:
Дэн Симмонс
ВОСХОЖДЕНИЕ
(На К2 с Канакаридесом)
Dan Simmons
«On K2 with Kanakaredes»
2002
Не реши мы акклиматизироваться перед попыткой взять К2 [1] , тайком поднявшись на восьмитысячную отметку Эвереста, дурацкой горы, к которой больше не подойдет ни один уважающий себя альпинист, нас ни за что бы не поймали и не пришлось бы совершать восхождение с инопланетянином, да и всего остального тоже не случилось бы. Но мы решили и поднялись, и дальше все пошло, как мы не предполагали. — Да и что тут
1
Гора Чогори, вторая по высоте вершина в мире. (Здесь и далее прим. перев.)
2
Бергшрунд — подгорная трещина на леднике.
Мы приземлились незамеченными (по крайней мере, так мы считали), убедились, что наш транспорт надежно изолирован от ледопадов, сераков [3] и возможных сходов лавин, оставили «CMG» в режиме укрытия и начали наш тренировочный подъем в «альпийском» стиле на Южное Седло. Погода была изумительной. Условия — идеальными. Мы поднимались, как по лестнице. И это было самым идиотским поступком из всех, на которые мы когда-либо отваживались.
К концу третьего дня мы достигли Южного Седла, этой узкой, жалкой, продуваемой всеми ветрами борозды, забитой льдом и валунами, вклинившейся высоко между склонами Эвереста и Лхоцзе. Активизировали наши маленькие палатки, соединили между собой, надежно укрепили в покрытых льдом валунах и запрограммировали на белый цвет, чтобы уберечь от любопытных глаз.
3
Серак — ледовая глыба, обыкновенно в ледопаде.
Даже в эти прекрасные гималайские вечера позднего лета, вроде того, которым мы наслаждались в тот день, погода на Южном Седле стояла довольно поганая. Средняя скорость ветра была выше, чем та, которая наблюдается у вершины Эвереста. Всякий альпинист-высотник знает, что если встречаешь бесснежный участок, жди ураганных ветров. Таковые не замедлили прибыть точно по расписанию, на закате этого третьего дня. Мы заползли в общую палатку и согрели суп. В наши планы входило пробыть две ночи на Южном Седле и акклиматизироваться на нижнем крае Зоны Смерти, прежде чем спуститься и лететь на Конкордию, готовиться к разрешенному восхождению на К2. Мы и не думали подниматься выше Южного Седла. Да и кому это нужно?!
Хорошо еще, вид был не такой убогий, с тех пор как Синдикат очистил Эверест и Южное Седло, убрав скопившийся более чем за столетие альпинистский мусор: древние перила, горы разодранных палаток, тонны замерзших человеческих экскрементов, около миллиона брошенных кислородных баллончиков и несколько сотен замерзших людских трупов. В двадцатом веке Эверест считался чем-то вроде эквивалента Орегонского Тракта: здесь бросали все, что считали ненужным, включая своих погибших друзей-альпинистов.
Собственно говоря, вид в этот вечер был довольно красив. Седло к востоку спускается на четыре тысячи футов к тому, что когда-то было Тибетом, и обрывается еще круче, примерно на семь тысяч футов к Западному Цирку, или так называемой Долине Безмолвия.
В этот вечер высокие гребни Лхоцзе и весь видимый западный склон Эвереста отражали густой золотистый закат еще долго после того, как Седло ушло в тень и температура в лагере упала приблизительно на сто градусов. На небе, как говорим мы, любители свежего воздуха, не было ни облачка. Высокие пики сияли во всей своей восьмитысячеметровой красоте, снежные шапки горели оранжевым огнем. Гэри и Пол лежали у открытой двери палатки, все еще в верхних терм-скинах, и наблюдали, как одна за другой появляются звезды и дрожат на ураганном ветру. Я тем временем возился и мучился с плитой, пытаясь сварить суп. Жизнь была хороша.
Неожиданно с неба прогремел усиленный динамиками голос:
— Эй, вы, там, в палатке!
Я едва не намочил термскин. Но удержался. Зато расплескал суп по всему спальному мешку Пола.
— Мать твою! — выругался я.
— Будь оно все проклято! — буркнул Гэри, наблюдая, как черный «CMG» с мерцающими эмблемами ООН и мощными фарами, разрезающими тьму, мягко опускается на небольшие валуны метрах в двадцати от палатки.
— Попались, — констатировал Пол.
Два года в плавучей гонконгской тюрьме не казались столь унизительными, как вынужденная необходимость войти в этот омерзительный ресторанчик на вершине Эвереста. Все мы протестовали, и Гэри — громче остальных, поскольку был старше и богаче нас, но четверо сотрудников службы безопасности ООН многозначительно поигрывали стандартными «узи» и молчали, пока наша колесница не приземлилась у воздушного шлюза — гаража ресторана — и давление не стабилизировалась. Мы неохотно вышли и еще неохотнее последовали за другими охранниками в закрытый и погруженный в темноту ресторан. С нашими ушами творилось нечто неописуемое. Только сейчас мы располагались на высоте 26 000 над уровнем моря, а пять минут спустя давление снизилось до стандартного, какое обычно бывает в самолетах при пятитысячной высоте. Довольно болезненная процедура, несмотря на все попытки пилота «CMG» помедленнее снижать давление, для чего мы целых десять минут облетали темную громаду Эвереста.
К тому времени, как нас ввели в «Хиллари Рум» и подтолкнули к единственному освещенному столику, настроение было хуже некуда. Боль и ярость буквально разрывали нас.
— Садитесь, — велела госсекретарь Бетти Уиллард Ясная Луна.
Невозможно было не узнать эту высокую, с резкими чертами женщину из индейского племени «черноногих», в строгом сером костюме. Каждый знаток считал ее крутейшей и наиболее интересной личностью в администрации Коэна, и четыре американских солдата морской пехоты в боевом камуфляже, стоявшие в тени за ее спиной, только усиливали и без того достаточно впечатляющее ощущение власти.
Мы сели: Гэри — поближе к темному окну, напротив госсекретаря Ясная Луна, Пол — рядом, а я — дальше всех от разворачивавшегося действия. Именно в таком порядке мы обычно совершали подъем.
Перед госсекретарем на дорогом столе тикового дерева лежали три досье в голубых папках. Я не мог прочесть надписи со своего места, но стоило ли сомневаться в их содержании? Досье №1: Гэри Шеридан, сорок семь лет, почти удалился от дел, бывший главный администратор «ШерПат Интернешнл», многочисленные адреса по всему миру, первые миллионы сделал в семнадцать лет, во время давно ушедшей в прошлое и нечасто оплакиваемой золотой лихорадки, разведен (четыре раза), человек многих страстей и увлечений, величайшим из которых является альпинизм. Досье №2: Пол Эндо Хирага, двадцать восемь лет, заядлый лыжник, профессиональный проводник, один из лучших в мире альпинистов, не женат. Досье №3: Джейк Ричард Петтигрю, тридцать шесть лет (адрес: Боулдер, штат Колорадо), женат, трое детей, школьный преподаватель математики, довольно средний альпинист, на счету которого числятся только два восьмитысячника, и то благодаря Гэри и Полу, приглашавших его примкнуть к ним на международных восхождениях последние шесть лет. Мистер Петтигрю все еще не в силах поверить своему везению: редко кому выпадает на долю иметь одновременно друга и покровителя, оплачивающего все его восхождения, тем более что Гэри и Пол — альпинисты куда более опытные и умелые. В досье, возможно, и говорится, как за последние годы Джейк, Пол и Гэри стали близкими друзьями и партнерами по экспедициям, иногда и незаконным. Например, путешествие в Гималайский Заповедник, предпринятое в качестве тренировочного, чтобы подготовиться к величайшему восхождению всей их жизни.
А может, голубые папки были всего лишь очередной канцелярщиной Госдепа, не имевшей ничего общего с нами.
— И с какой целью нас втолкнули сюда? — осведомился Гэри сдержанно, но напряженно. Крайне напряженно. — Если Гонконгский Синдикат желает бросить нас в кутузку, ради Бога, но ни вы, ни ООН не имеете права тащить нас куда-то против воли. Мы как-никак все еще американские граждане…
— Американские граждане, нарушившие запрет Гонконгского Синдиката на посещение Заповедника, а также законы США об охране исторических заповедников, — рявкнула секретарь Ясная Луна.