Восхождение
Шрифт:
Хозяйственная и строгая второклассница Валя выносит из дому сырники в сметане дворовому щенку Тузику, с ошпаренным горячей смолой хвостом, и ставит блюдечко перед будкой. Садится на корточки у деревянного штакетника палисада, где пальчиком в секретном месте снимает тонкий слой земли, чтобы проверить неприкасаемость драгоценного «клада» 3/4 разноцветных стекляшек и цветочных лепестков, уложенных в ямке на фольгу и накрытым стеклышком. Вот он 3/4 сверкает и переливается из-под земли, как колье с каменьями в витрине ювелирного магазина, что на проспекте между кафе «Молочное» и книжным. Щенок за ее спиной вяло слизывает сметану, сладко зевает, плюхается на бочок, вытянув лапы, и продолжает свой послеобеденный сон. Младший Валин братец, Юрик, по-шпионски крадется к собачьей будке, хватает блюдечко и убегает за гаражи. Через минуту, довольный,
В палисадниках над душистыми лопухами табака и разлапистыми пионами высятся кусты буйной сирени. Суровые дворники в кожаных передниках из страшноватых черных шлангов рассыпают каскады брызг на цветы, одуряющие своими вечерними ароматами. Мальчишки держатся подальше от этих грозных поливальщиков, всегда готовых надрать уши юным футболистам, которые своими мячами мнут прекрасные хрупкие цветы. Я стою на коленях и выбираю из бабушкиного подола изюм покрупнее. Васильевна гладит меня по стриженому затылку корявой ладонью и говорит что-то напевное и доброе. Старушки, сидящие на лавочках слушают ее, позванивая связками ключей, и ждут, когда мимо пройдет однорукий дядя Вася с бидоном разливного пива или супруги Красовские из 92-й, всегда гуляющие только парой, взявшись «под ручку», или Рита из 97-й с крашеными начесанными волосами, вздернув остренький носик.
Из открытого окна кухни на первом этаже головокружительно пахнет тушеной солянкой из свежей капусты с томатом, слышится глуховатое ворчание поварихи и песенка, льющаяся из репродуктора: «Опять от меня сбежала последняя электричка, и я по шпалам, опять по шпалам иду-у-у-у домой по привычке…». От этих вроде бы веселых слов мне становится грустно, потому что очень жалко одинокого человека, бредущего по черным вонючим шпалам между ржавыми рельсами, сверкающими лишь тонкой полосой сверху. Мне живо представляется обступивший железную дорогу черный лес и воющие оттуда волки, и когтистые филины с круглыми глазами 3/4 а человек идет один среди ночи и, чтобы ему не умереть от страха, поет бодрым голосом эту песенку.
Сейчас, когда с добычей вернутся с реки рыболовы, тут же продадут заранее ожидающим их хозяйкам половину судаков для ухи и сомов для жарки, наскоро поужинают охотничьими колбасками с жареной картошкой и выйдут во двор… Совсем скоро, когда вернутся со смены загорелые сталевары «с ферромагниевого», завернув в столовую выпить по кружке пива, и переоденутся дома в белые вечерние рубашки для прогулки… Когда доминошники перестанут греметь по гетинаксовой пластине стола черными брусочками с отвалившейся из ямочек краской… Когда бабушка Галя на скамейке у качелей накормит молочной рисовой кашей капризульку Иришку, каждый раз звонко орущую на весь двор от ненавистных слов «кушать» и «спать»… Когда даже футболисты прекратят крикливую стадную беготню за кожаным мячом с выпирающим швом на боку… Когда молчаливый лысый механик установит свой стрекочущий аппарат на тумбе… Когда рассядутся перед фанерным белым экраном по длинным зеленым скамейкам уставшие за день соседи, обняв притихших на коленях детей… Тогда начнется… нет, сперва, конечно, киножурнал. Ах, если бы сегодня показали «Фитиль» или «Хочу все знать»! А потом мы все смотрим старый черно-белый фильм, который все знают наизусть. Давно почти у всех дома телевизоры, но летом три раза в неделю мы собираемся в нашем дворовом кинотеатре и под звон комаров и бесшумный пилотаж стрижей между огромными тополями смотрим старые фильмы.
А назавтра нас с Валеркой приглашают рыбаки на реку. Зыбким утром по пустым улицам идем к реке, спускаемся по глинистому крутому оврагу к воде, пахнущей тиной и бензином от множества моторных лодок, причаленных к берегу звенящими ржавыми цепями. Садимся в большую лодку с просмоленными бортами и под монотонный стрекот фыркающего голубым дымком моторчика плывем к дальнему скалистому острову с таинственным названием «Трон Екатерины». Мы с Валеркой опускаем ладошки в протекающую за бортом зеленоватую воду и с замиранием сердца слушаем рыбацкие истории о большущих сомах, которым под силу перевернуть лодку, о стерлядках, заплывающих в теплые воды затона, о таинственных криках и плаче, раздающихся в густых зарослях прибрежной осоки… Дядя Витя в жаркий полдень, забрасывая донку, вонзает в татуированное на флоте плечо большущий вороненый крючок и терпеливо переносит операцию по его извлечению, производимую трофейным «золингеновским» кинжалом Степаныча. А мы с Валеркой дергаем с лодки ершей для ухи и обвешиваемся ими через плечо, как пулеметчики лентами.
Вечером меня одевают в праздничный синий костюмчик с галстуком в горошек и ведут «за ручку» в парк. Мы катаемся там на цепных каруселях, взлетаем выше птиц на огромном колесе обозрения. Выстаиваем очередь к румяной шумной мороженщице, и я наблюдаю, как она ловко длинной ложкой накладывает разноцветные шарики в вафельные стаканчики. На ходу поедаем быстро тающее мороженое, гуляя по многолюдным дорожкам среди отдыхающих рабочих людей, а я слушаю родительские взрослые разговоры о работе и планах на отпуск. С танцплощадки долетает звонкий голосок Робертино Лоретти, исполняющего «Джамайку», уносящую меня в запретные манящие океанские дали. Его сменяет баритон Эдуарда Хиля, сетующего на то, что его невеста пока еще не любит макароны, хотя он их обязательно приготовит с тертым сыром, черным перцем и молодым вином, от которых им, конечно, станет худо, но это уж потом... Молодой и веселый папа шутливо давит мой облупленный нос пальцем, пахнущим табаком, а кротко улыбающаяся мама, самая красивая и добрая в мире, вытирает мой испачканный мороженым подбородок платочком, благоухающим сладкими духами.
После парка мы обязательно прогуливаемся по ярко освещенному проспекту с мигающими вывесками магазинов и кафе. Мимо проплывают распустившиеся каштаны и проходит множество пар и целых семейных цепочек, празднично одетых улыбающихся людей, пахнущих «шипром» или «гвоздикой». Родители то и дело встречают знакомых, останавливаются и говорят с ними, а те наклоняются ко мне, удивляясь, что я уже такой большой.
Все это живет во мне и является неотъемлемой частью моей души, частью жизненного времени, отпущенного мне на земле. Пожалуй, самое главное, что тогда было, 3/4 это незыблемая уверенность в том, что я защищен. Всего-то и требовалось от меня, быть послушным и старательным. Мне прощались ошибки в диктанте и задачках на контрольных, но только с одним условием: я должен сделать все возможное, чтобы понять и выучить. Каждая попытка слукавить, обмануть 3/4 сурово пресекалась и наказывалась. Зато скромность, послушание и трудолюбие непременно щедро поощрялись шоколадными конфетами или пирожным «эклер» от «лисички, что живет за углом».
Детство мое ушло, удалилось, кое-что подзабылось, но оно со мной и во мне. Я до сих пор расту оттуда, из тех корневых солнечных дней. Иногда сравниваю себя нынешнего с тем, маленьким и наивным, как звук расстроенного музыкального инструмента сверяют с эталонным звучанием камертона.
Однажды, будучи уже взрослым, в день Михаила Архангела читал я об ангелах-хранителях и дошел до описания их внешнего вида. И вспомнил вдруг… Младенцем лежу в кроватке с блестящими прутьями ограждения. На маме шелковое платье в мелкий горошек, от которого в глазах сильно рябит. Перед сном, мама целует меня, выключает лампочку под клетчатым абажуром с кистями и выходит из комнаты, беззвучно прикрыв огромную толстую дверь.
Оставшись один в темноте, я совершенно четко и зримо вижу страшное существо, похожее на черного барана, стоящего на задних кривых ногах. Оно приближается на своих копытах к моей кроватке и нависает надо мной, обдав меня гнилью, исходящей от его густой шерсти. Я весь сжимаюсь от ужаса и немею, не в силах выдавить из себя ни единого звука, чтобы позвать взрослых на помощь. И тогда рядом появляется светлый. ароматно пахнущий юноша и молча, но властно, как хозяин собаку, прогоняет чудовище прочь. Его появление меня вовсе не удивляет, сразу становится спокойно, и я забываю обо всем плохом. Засыпая, закрываю глаза, но и там, внутри меня, продолжает все светиться и благоухать.
Так вот откуда происходит чувство моей детской защищенности. Таким образом разгадывается еще одна загадка, заданная мне оттуда во взрослую жизнь мальчиком Димой. Только сейчас я вспоминаю, что в том времени нет у меня врагов. Если и приходится мне ссориться с тем же Валеркой, или Юриком, Витюшкой или с кем другим, то уже на следующее утро мы буквально бегом несемся друг к другу, чтобы скорей помириться, потому что мучения совести становятся невыносимыми! И так сладко прощать и быть прощенным, освобождаясь из темного плена ссоры, чтобы еще веселее бежать вместе в речной порт и там, прижавшись к толстым прутьям железного забора наблюдать, как черный, шипящий паром маневровый паровоз таскает туда-сюда запыленные, лязгающие на стыках рельс вагоны.