Воскрешение из мертвых (Повести)
Шрифт:
Как, однако, слабо освещены улицы. Если бы не снег, Настю уже нельзя было бы различить. А что, если догнать ее и поздороваться?
Неудобно, пожалуй… Вон к тому же подходят к ней какие-то парни — знакомые, наверно. Но нет, не похожи что-то на знакомых. Да и держатся вроде не очень твердо. Уж не пьяные ли? Ну да, конечно, пьяные!
Настя сильно толкает одного из них, и он летит в сугроб. А другой…
Но Андрею уже некогда дожидаться, что предпримет другой. Он торопливо бежит к Насте. Молодой богослов никогда не занимался никаким спортом, но от отца и деда унаследовал такую физическую силу, что ему не страшна встреча даже с настоящими боксерами, а тут всего лишь подвыпившие парни. Один из них все еще барахтается в глубоком снегу, второго Андрей хватает за шиворот и с размаху швыряет в еще более глубокий сугроб.
— Спасибо вам, товарищ… — не узнав Андрея, взволнованно благодарит Настя, но, разглядев знакомое лицо, обрадованно восклицает: — Ах, это ты, Андрей? Прости, не знаю даже, как мне теперь тебя называть? Отцом Андреем, может быть?… Так ведь мы ровесники, — смеется Настя.
— Называй, как прежде… — смущенно улыбается Андрей. — Вместе ведь когда-то в школу бегали…
— Если уж как прежде, то и меня зови Настей. Ладно?
— Ладно, — живо откликается Андрей. — Я часто вспоминаю это «прежде»…
Но Насте не хочется, наверное, продолжать этот разговор, и она снова перебивает его:
— Вовремя ты на помощь мне подоспел, а то бы эти пьянчуги меня…
— Судя по тому, как ты с первым расправилась, — смеется Андрей, — второго ждала та же участь.
— Все равно спасибо! Ну, а как ты живешь? Деда я твоего недавно встретила. Он сообщил, будто ты уже кандидат богословия.
— Да, удостоился подобного звания, — с заметной иронией произносит Андрей. — Ты, конечно, осуждаешь меня за это?…
— Почему же? Ты из кастового духовенства, и не удивительно, что избрал этот путь. Хотя, если по деду твоему судить, мог бы и по-иному… Мы ведь с Денисом Дорофеевичем чаще чем с тобой встречаемся и о многом беседуем. И хоть он профессор духовной академии…
— Был таковым, а теперь уже не преподает.
— Годы, наверное? Сколько ему?
— Восьмой десяток.
— Выглядит он, однако, прямо-таки былинным богатырем. К тому же, как я поняла с его слов, он все еще при семинарии.
— Да, кое-что исполняет там по поручению ректора.
— А голова у него светлая — мог бы, наверное, и преподавать. Не усомнился ли в чем? Извини ты меня, однако, за такие вопросы! Я их потому задаю, что он мне не очень благочестивые мысли высказывал… Шутил, наверное. Он всегда ведь был шутником.
— При его сане доктора богословия такое вольнодумство не положено, конечно, — смущенно признается Андрей, — но за ним это водится… Однако ж шутки его даже сам ректор прощает.
— Православие очень уж строго к своим богословам, — замечает Настя. — Не то что у католиков. Они в своих журналах и папских энцикликах все чаще выражают стремление к диалогу с миром, в котором живут современные верующие. В том числе и с коммунистами… Но вот мы и пришли.
Протянув руку Андрею, Настя снова благодарит его.
— А ты не зашла бы к нам как-нибудь для продолжения диалога философа-марксиста с православными богословами? — полушутя, полусерьезно спрашивает Андрей, не выпуская Настиной руки.
— Охотно принимаю твое предложение. Я теперь часто буду к родителям приезжать. Мои занятия в аспирантуре закончились, тружусь над кандидатской… Ну, всего тебе доброго!
Настя еще раз пожимает руку Андрею и направляется к своему дому. Но перед тем как войти в калитку, замечает, как из дома Десницыных выходят двое мужчин. Один среднего роста, длиннолицый, с небольшой темной бородкой. И хотя по одежде нельзя определить принадлежность его к духовенству, Настя почти не сомневается, что он духовного звания. Лицо его спутника кажется Насте знакомым, будто она уже видела его где-то.
И даже дома, расцеловавшись с родителями и выслушав их упреки за то, что не сообщила о своем приезде, Настя продолжает думать об этом человеке, и ей кажется, что она вот-вот вспомнит наконец, где же видела его. Но ей это так и не удается.
4
В последнее время Андрею Десницыну все труднее понять, когда дед его Дионисий шутит, а когда говорит серьезно. Наделенный чувством юмора, он всегда пользовался любовью у воспитанников семинарии. Терпимо относились к его остротам и преподаватели. Да и юмор его был, в общем, безобидным. Лишь дома, среди близких, подшучивал он и над несообразностями священного писания. А теперь, перестав преподавать, острит уже не так безобидно. Да и читает не столько боговдохновенные сочинения, сколько философские.
На иронический вопрос Андрея, не записался ли он в атеисты, бывший профессор богословия ответил:
— Я стар, внук мой, и мне давно уже пора думать о смерти. А так как я не был таким уж бесспорным праведником и позволял себе слишком часто и притом во многом сомневаться, то и не уверен, куда меня причислят на том свете. Вот и хочу теперь убедить себя, что никакого «того света» нет. Риск, конечно, немалый — а вдруг все-таки есть! За одни только мысли эти знаешь что мне будет? А ты не смущайся, не закрывай ушей, а слушай. Если в тебе есть истинная вера, тебя ничто не разуверит. Только я и сам не знаю, что оно такое — истинная вера. Может быть, отсутствие разума… А что же мне делать с моим разумом, коли он противится несуразностям? Вышибать его постом, телесными истязаниями, принять великую схиму?… Разве ж в человеческих силах подавить его? А бог не идет мне на помощь…
— Конечно, лучше бы мне не читать философских сочинений, — признался он как-то. — Но что же это тогда за вера такая, если ее так просто опровергнуть разумом? Задумывался ты когда-нибудь над этим?
Да, Андрей задумывался, конечно, и не только над этим. Он думал и над тем, почему отец его согласился быть ректором духовной семинарии чуть ли не на другом конце страны, отказавшись от такого же предложения местной епархии. Не боязнь ли поддаться сомнениям своего отца Дионисия побудила его к этому? И как быть теперь ему, Андрею: оставаться тут в семинарии или принять священнический сан и уехать к отцу?
Мысль эта кажется ему соблазнительной по многим причинам. Главным же образом потому, что хочется утешать слабых, нуждающихся в слове божьем, а не вдалбливать в головы семинаристам основы богословия. Но как же оставить тут деда одного? Он, правда, еще очень крепок и держится с духовенством вполне достойно, но ведь может же сорваться и наговорить бог знает что…
Нет, он не оставит его одного! К тому же для посвящения в сан ему необходимо жениться, а жениться он хотел бы только на одной девушке, которая, если бы даже и любила его, ни за что не пойдет за священника…