Воскресное утро. Решающий выбор
Шрифт:
Он замолчал, испытующе поглядывая на генералов. Жигарев встал, подошел к шкафу и, порывшись, вернулся к столу с картой.
– И где это? – переспросил он Воронова, раскладывая карту на столе.
– Вот! – ткнул тот пальцем в точку на карте.
– Ну… не так все и плохо. Ориентир приличный – озера не спрячешь. С одной стороны. С другой, я так понимаю, это просто квадрат на карте. В данном случае два на два километра. А что там за бункер? Есть информация?
– Есть. По словам источника, Гитлер очень боялся обнаружения ставки и ее бомбежки. Поэтому первоначальные пятиметровые бетонные перекрытия к концу войны в той истории достигли толщины одиннадцати метров.
Красавин присвистнул, удивленно покачивая головой.
– М-да… даже пять метров впечатляет. Я так понимаю, именно такая толщина сейчас? – и он вопросительно посмотрел на Воронова.
– Скорей всего. Но проверить мы не можем?
Жигарев отрицательно покачал головой.
– На сегодня нет боеприпасов, способных пробить такую толщину железобетона. Хотя, если бункер недостаточно глубок, а я думаю, это именно так, местность явно вокруг болотистая, то в любом случае при нанесении бомбового удара боеприпасами массой в одну тонну убитые и контуженые будут и внутри бункера. Главное, чтобы тот, кто нам нужен, был там.
И он вопросительно посмотрел на Воронова.
– Мы работаем над этим вопросом, – уклончиво ответил тот на немой вопрос.
– Главное, чтобы ВВС было готово к нанесению удара в течение суток, максимум двух, после команды. В общем, вам двоим нужно разработать и иметь план операции. Необходимых людей можно подключать к разработке, не информируя их о цели и месте операции. Когда она начнется, как вы понимаете, я сказать не могу по объективным причинам. Но нужно быть готовыми. Если будут вопросы, звоните. Если у меня будет информация, полезная для вас, тоже немедленно свяжусь с вами. А сейчас разрешите откланяться – дел невпроворот. Спать некогда. Рад был с вами встретиться. Пусть и по служебным делам. После Победы обязательно посидим. До свидания!
7 октября 1941 года.
Вязьма. Аэродром «Двоевка»
В ночь с понедельника на вторник выпал первый снег. Он быстро растаял, но показал, что зима в этом году будет ранняя. На утренней зарядке курсанты с хохотом обкидали друг друга снежками, устроив сражение между эскадрильями. Пробежка до «точки» и обратно по первому снегу подняла настроение, упавшее этим хмурым утром из-за нелетной погоды. Значит, сегодня будет снова теория.
Курсанты учебного полка уже две недели осваивали в теории реактивные самолеты. Правда, кроме теории все сделали лишь по ознакомительному полету на «спарке». Командование, учитывая, что весь курсантский состав имеет летную практику на поршневых самолетах, а некоторые – к которым принадлежал и старший лейтенант Егоров – и боевой опыт, уплотнило и ограничило учебный процесс шестью месяцами. Жили они рядом со штабом и столовой в трехэтажной курсантской казарме со всеми удобствами. Тут все было рядом, в том числе и клуб, в который они ходили в свободное время в кино, библиотеку и спортзал. В спортзале чаще всего играли в волейбол, который был очень популярен среди местных мальчишек и летчиков. На аэродром их отвозили автобусом, а обратно они чаще всего с удовольствием возвращались пешком по бетонке, либо по тропинке через небольшой лесок и улицу Лесную. Улица полностью оправдывала свое название – небольшие финские щитовые домики, в которых жили семьи в основном технического состава, скрывались среди деревьев. Вся улица располагалась в роще. После восьми вечера и до отбоя и бетонка, и тропки были заполнены гуляющими парочками и группами молодежи. Фронт был далеко, и практически ничто здесь не напоминало о войне. Разве что часто встречались патрули НКВД и все офицеры ходили с личным оружием.
Николай запомнил волнение, с каким он впервые сел в кабину «спарки» и первый полет. Это было столь же впечатляюще, как и первый полет на У-2. Но возможности этой машины кратно превосходили возможности даже боевых поршневых истребителей. И каждый раз, когда он даже в учебном классе слышал высокий свист турбин запускаемых на аэродроме двигателей, его сердце стучало быстрее. И все его товарищи, теперь такие же, как и он, курсанты, болели тем же самым. И каждый мечтал сесть в кабину боевого МиГ-17 и почувствовать себя богом в небе.
И все хорошо было у него с Леной. Вернувшись в Вязьму, он выполнил свое тайное желание – заказал, а потом в течение недели ему сшили парадный и повседневный мундиры ВВС с погонами. Отец Лены помог ей перевестись в столовую Центра, и теперь они могли встречаться не только вечерами, но и на приемах пищи. В первый же вечер Лена не утерпела и прошлась с ним мимо лавочки, на которой вечерами собирались знакомые ей девчонки. Нужно было видеть ее лицо в этот момент! Их отношения уже перешли, как говорила Лена, пионерскую дистанцию и вышли на финишную прямую – либо Николаю нужно было просить ее стать его женой, либо становиться негодяем.
Сначала они, как и все, гуляли по бетонке и дорожкам городка. Потом однажды Лена, помахав ему перед лицом ключиками, повела его на дачу подруги. Дача представляла собой небольшой домик с пристройкой, в которой стоял сельхозинвентарь, и комнатой со столом и старой кроватью. Но не все было так просто. Кругом на своих участках копались люди, поэтому приходилось «гулять» вчетвером – второй парой была хозяйка дачи и ее молодой человек – тоже курсант из другой эскадрильи. Поэтому внешне это выглядело – ну, по крайней мере, в глазах самих влюбленных – достаточно целомудренно. Кровать и вообще вся комната были заняты хозяйкой, а Николаю и Елене оставалась пристройка. Не в первый день, но путь Колькиной руки до трусиков Лены, а чуть позже и до того, что было под ними, был пройден. Сердце в груди стучало так, что казалось, выскочит наружу. А дальше… а дальше было негде! Следствием этих свиданий были опухшие от поцелуев губы и боль внизу живота. Пару раз Лена доставала ключи от квартир подруг, родителей которых в это время не было дома. Воспоминания об этом сразу вызывали определенные неудобства в штанах у Николая.
Первый раз они попали на такую квартиру случайно, за час до окончания увольнительной Егорова. Все, что он успел за этот час, это довести Лену до состояния согласия, раздеть, раздеться самому и, с сожалением оглядев свою любимую, раскинувшуюся на постели перед ним, всю без остатка, быстро, как по тревоге, одеться. До окончания увольнения оставалось пятнадцать минут, и он уже практически опаздывал. Он был настоящим военным с исключительно обостренным чувством долга. В тот раз ему повезло: его на дороге подобрала машина НКВД, идущая к штабу, и он успел. А Лена поняла и простила ему этот поступок.
Второй раз времени было больше, но Лена почему-то не хотела этого. Потом, посмотрев на расстроенное лицо сгоравшего от желания Николая, внезапно разделась сама. Это случилось неожиданно, хотя в мечтах Николай это проделал уже много раз. И сейчас, глядя на любимую сверху вниз, лежащую на простынях и от того выделяющуюся на их фоне своей темной стрижкой, блестящими карими глазами, задорно вздернутыми темными сосками грудок и темным, манящим треугольником между мраморно-белых ног, он вдруг успокоился – она его, и никто не сможет ее у него отобрать! Его, и только его!