Воскресные охотники. Юмористические рассказы о похождениях столичных подгородных охотников
Шрифт:
– Ничего мы не ищем. Мы охотимся, ну а наша собака и нашла тебя.
– О-хо-хо-хо! – зевал мужик. – Как же это я уснул-то? Вы из Зеленова?
– Да, из Зеленова.
– И я зеленовский. Ах ты, шут! Да где же купец-то?
– Никакого мы купца не знаем. А вот нашли тебя и думали, что ты мертвый.
– Зачем мертвым быть! Мы сегодня рано утречком с купцом загуляли, да и с вечера были хвативши. Купец ваш же, охотник. Он тут с субботы чертит. Хороший купец, ласковый… «Все, – говорит, – мужской пол да мужской пол, а мне, – говорит, – с мужским полом пить надоело и скучно. Приведи, –
Доктор дал. Мужик затянулся окурком, хотел подняться, но не удержался на ногах и опять упал в кусты. – Вот как разлежался! Ведь это земля меня притягивает, – пробормотал он. – Тьфу! Неужто купец-то ушел? «Желаю, – говорит, – видеть бабу, которая бы меня разговорила…» Ваш же, охотник… Ну, у нас есть такая баба в Калиновке… Василиса Андреевна… Повел я его к ней… Сели тут, выпили…
– Пойдемте, доктор… Ну его… – сказал охотник, одетый тирольским стрелком.
– Постойте… Погодите, Викентий Павлыч… А молодая и красивая эта баба? – заинтересовался доктор.
– Ах, бабник, бабник! Пойдемте.
– Погодите. Красивая эта баба?
– Да уж баба – одно слово – мое почтение! Самая веселая. Ты ей слово, а она – десять. И песни петь горазда. Ах, купец, купец! Тьфу!
– Постой. Далеко эта баба живет?
– Вдова-то? Василиса-то Андреевна?.. Мы где теперича, барин, будем?
– Да мы на Разваловом болоте.
– На Разваловом болоте? Ну, так вот тут сейчас…
– Можешь ты нас к этой бабе проводить?
– Полноте, доктор, бросьте… – останавливал охотник, одетый тирольским стрелком.
– Отчего же не пройтиться? По крайности увидим, какая тут дичь есть, которая может купца от скуки разговорить. Можешь ты, говорю, проводить нас к этой бабе? – спрашивал мужика доктор.
– Могу, ваше сиятельство, в лучшем виде могу.
– Ну, веди.
Мужик поднялся и, шатаясь, повел охотников.
– Оставьте, доктор… Ну, что вам за охота! – все еще отговаривал доктора товарищ.
– Нравы хочу наблюдать. У этой бабы чаю напиться можно?
– В ведро самовар держит, – отвечал мужик. – Вдова, одно слово – ягода.
– Вот видите, Викентий Павлыч, как хорошо. Чаю напьемся у ней, а поесть пойдем к себе в охотничий дом в Зеленово. Веди, почтенный, веди.
Мужик остановился, поправил шапку и, улыбаясь, сказал:
– Ослаб я, ваша милость, очень… Сильно уж земля к себе притянула – вот ноги и шатаются. Ежели бы нам от вашей чести стаканчик в подкрепление…
– Ну, пей, пей… Вот тебе…
Доктор отвинтил от горла фляжки стаканчик, налил настойки и дал мужику. Мужик выпил.
– Вот за это благодарим покорно. Теперь через это лекарствие мы куда угодно можем живо… Одна нога здесь, другая там.
Мужик повеселел. Доктор и охотник, одетый тирольцем, шли за ним.
Полупьяный мужик, спотыкаясь о кочки и гнилые пеньки давно срубленных деревьев, шел впереди охотников и бормотал:
– И куда это купец мой деваться мог, ума не приложу! Пили вместе. Если я был пьян, и он должен быть пьян, коли меня сморило и я уснул в лесу, стало быть, и он
– Бабу мы найдем, насчет этого будьте покойны… А вот Аникия-то Митрофаныча больно жаль. И наверное, он, сердечный, где-нибудь в кустах.
– Да Аникий-то Митрофаныч твой из гостинодворов, что ли? – спросил мужика охотник, одетый тирольским стрелком.
– Во, во, во… Красным товаром в рынке торгует.
– Ну так успокойся. Он уже давным-давно около охотничьей избы соседских кур стреляет. Мне давеча про него наш Егор Холоднов сказывал.
– Ну?! – протянул мужик. – Как же он меня-то в кустах забыл и один ушел? Ведь друг, первый друг. Ах, Аникий Митрофаныч, Аникий Митрофаныч! А только доложу вам, господа, и душа же человек! Вот душа-то! Себе стаканчик – мне стаканчик; себе бутылку пива – мне бутылку пива. И все в этом направлении.
– Ты к бабе-то веди, а разговаривай поменьше, – перебил мужика доктор.
– Да уж пришли. Чего вести-то? Вон ее изба стоит. Сама она у нас крайняя, и изба у ней крайняя. Так крайняя на деревне и стоит. Вон она…
Мужик покачнулся на ногах, показал на избу, выглядывающую из-за деревьев, и продолжал:
– Сам становой к ней чаю напиться заезжает – вот она баба-то у нас какая! Вон и кузница ейная стоит. Кузнечиха она у нас. Работника-кузнеца держит. Муж-кузнец был и ей кузницу оставил. Дозвольте, господа, папироски? Ужас как томит, не покуривши!
– Вот папироска, только не останавливайся.
– Ну, благодарим покорно. А то спички есть, а папироски нет. Ах, купец, купец! Да неужто уж он на деревне, у охотничьей избы? Вот уха-то! С чего же это я-то так напился и уснул? Постой… Что мы с ним выпили? На деревне рано утречком пиво пили. Потом по холодку пошли… Идем. «Давай, – говорит, – земляк, выпьем». Он три стаканчика, я три стаканчика… Зашел разговор, что люди по-походному коли ежели, то и из берестяного стакана пьют. Пристал ко мне: «Сделай берестяной стакан, желаю из берестяного стакана выпить». Ну, я и сделал бурачок. Он бурачок выпил, я бурачок выпил. Ну а вот дальше не помню. С чего пьяну-то быть? И ума не приложу, с чего!..
– Здесь, что ли, твоя Василиса Андреевна живет?
– Здесь, ваша милость. Сейчас я ей в окошко постучу.
Охотники остановились около исправной одноэтажной избы о четырех окнах по фасаду, крытой тесом. Заметно было некоторое довольство. На окнах виднелись белые коленкоровые занавески на шнурке, а на одном из окон стоял даже алебастровый купидон, опустившийся на одно колено и сложивший на груди руки. Мужик подошел к окну и постучал в него.
– Василиса Андреевна! Дома? Я гостей к тебе на перепутье привел. Хорошие господа, питерские! – крикнул он. – Господа охотники… Отворяй калитку, принимай гостей, ставь самовар.